Страница 5 из 6
Он усмехнулся, рассматривая ее со всех сторон.
– Обычная. Куда смотрел наш Виктор?.. Мне казалось, он претендует на некоторый вкус…
– Послушайте, я должна идти. Прошу вас, покажите мне выход!
Он словно и не слышал ее слабого голоса, по-прежнему беседуя сам с собой.
– Фигура слишком обыкновенна, чтобы претендовать на привлекательность, лицо тоже весьма заурядно. Глаза небольшие, избитого карего цвета, рот совсем средний с нечетким контуром губ. Нос куда ни шло, но зубы недостаточно белоснежны на мой вкус. А вот и явный недостаток – бровей почти нет! Да и ресницы коротки. И эта бледность… Ни задоринки, ни смуглинки… Удивительно, и это при том, что цвет волос и глаз такой темный!.. Впрочем, кое-что все-таки есть: волосы очень мягкие! Нежнее шелка, хотя признаю, сравнение избито. А кожа?..
Тут он провел пальцами прямо по ее шее, она вздрогнула, но не смогла отстраниться. Он словно околдовал ее, кружа вокруг и рассматривая своими черными глубокими глазами.
– Да!.. Так я и думал: все дело в коже – она не просто белая, как мне показалось вначале, она вся светится изнутри, а на ощупь – не бархат и не атлас, нечто среднее, пальцы словно погружаются в ее персиковую мягкость, и в то же время скользят, как по озерной глади…
Он внезапно остановился и заглянул ей в глаза. То ли оттого, что он внезапно прекратил кружить, толи от его чар, она почувствовала, что беспомощно проваливается в глубину его взгляда, гораздо стремительней, чем он погружается внутрь ее собственного.
У нее закружилась голова – и она зажмурилась. И он, усмехнувшись, предложил ей сесть в кресло и налил вина, стоявшего на столике с подсвечником.
–Выпейте.
Она боялась пить, хотя красное вино так соблазнительно переливалось темным рубином в запотевшем хрустальном кубке, а горло покалывало от жажды.
– Это только вино, и совсем не крепкое. Я и в мыслях не держал вас опоить! Поверьте, я использую совсем другие методы для обольщения.
Он улыбнулся насмешливо и отстраненно, и она поверила. Еще бы!.. Он был весьма самоуверен. А эта насмешка, надо признать, попадала точно в цель, задевая ее гордость. Она отпила, чтобы не показать, как сильно она боится.
Вино оказалось на вкус удивительным. Вкус свежих виноградных ягод и смородины, сменил вкус леса, сладких луговых цветов, запах нагретых камней, мягкого седого мха, потом теплого песка, утреннего моря, и неспокойного ветра далеких гор. Запахи и вкусы, словно приносимые волной сменяли друг друга, заставляя переноситься мыслями в иную реальность.
– Я вижу, вы можете стать ценителем хорошего вина! – произнес он задумчиво, поглядывая на нее из другого конца комнаты, – Если поучитесь. Думаю, из трехсот двадцати ароматов и вкусов, шесть-семь вы точно уловили. Неплохо для зеленого новичка. Очевидно, один из ваших скрытых талантов. Но вы так молчаливы! Не могу дождаться, когда вы перестанете дичиться меня. Ну?.. Все еще боитесь?
– Я никого не боюсь, – отвечала она довольно твердо.
– Напрасно, – он вдруг стал очень строг, – Страх – важная часть жизни. Человек рождается со страхом смерти, живет с ним всю жизнь и в результате счастливцам удается развить в себе лишь одну единственную защитную реакцию – способность любить. Да, это смешно, но из всех чувств только любовь может противостоять страху и даже победить его. Правда, далеко не все люди способны на сильное чувство. Зато, только такие и живут, все остальные всю свою жизнь постоянно прячутся от собственных страхов, которые все время множатся от материнского страха смерти, и жестоко преследуют свою жертву. Рано или поздно, они загоняют ее в угол. Там, в углу, эти люди и умирают. Без достоинства, как правило. Жалкое зрелище, впрочем, как и вся их жизнь. Ну а вы, смотрели когда-нибудь честно в лицо своим страхам?
– Смотрела.
Он недоверчиво приподнял бровь:
– Неужели? И что же вы увидели?
– Угол, о котором вы сейчас говорили. Поэтому, я больше не боюсь.
Он взглянул на нее, прищурив глаза.
– Чтож, может быть, вы и вправду, чего-то стоите… Но, может быть, и нет. Что, если все что мне понравилось только иллюзии, вроде игры со словами?.. Возможно, вы только игрок. Посмотрим. Теперь идите спать. Я поговорю с вами еще, когда буду в настроении.
– Я могу идти домой?
Он покачал головой.
– Нет. Я еще не принял решение. У нас полно пустых комнат. Поживете пока здесь.
– Но почему…
Он неожиданно вышел из себя.
– Бог ты мой, если он есть, как меня это утомляет!… Зорак! Отведи ее! И проследи, чтобы ребята не нашли ее, когда вернутся домой с охоты…
На зов явился его слуга. Огромный, лысый, очень сильный, одетый нелепо по-театральному в какие-то восточные шаровары, перевязанные пестрым поясом, кожаный жилет и домашние мягкие туфли. Она пыталась возразить, привести доводы, сказать что-то про работу, но Зорак сжал ее руку и буквально выволок из комнаты. Потом он быстро и легко, как пушинку, тащил ее за собой по огромным пустым коридорам, заброшенным залам, и временами ей казалось, что пол под ними проваливается и они парят в пространстве под высочайшими сводами потолка и редкими колоннами, увешенными слоями трепещущей на сквозняке паутины. Наконец, она увидела в стене двустворчатые старые двери, которые Зорак, открывая, безжалостно пнул ногой, а после того, как швырнул ее в комнату, видимо также и закрыл.
Комната в сравнении с коридором была небольшой. Как и все помещения, какие она здесь видела, кроме, разве что, комнаты Виктора, она была запущенной и обветшалой, со следами благородной роскоши. На стенах кое-где еще угадывался витиеватый рисунок выцветших шелковых обоев, а мебель с порванной обивкой и местами поломанная, когда-то раньше поражала изяществом и затейливостью исполнения. Впрочем, мебель была лишь самая необходимая: большая кровать с полуистлевшим и очень высоким балдахином, кресло подле нее, огромный древний комод и маленький круглый стол на резной ножке, с подсвечником.
Здесь было темнее, чем в коридоре, но, не смотря на отсутствие окон, сюда каким-то чудом пробивался рассеянный лунный свет. На мебели повсюду лежал толстый слой пыли.
Нея откинула в сторону пыльное покрывало и забралась на кровать, не снимая платья. Сдерживая громкие рыдания, она все же заплакала. Как же страшно ей было! Александр пугал ее не на шутку. Нея чувствовала его безраздельную силу и власть, и еще что-то, что ее тревожило… Смена его настроений, быть может, и равнодушие к чувствам других. Она запомнила, как Виктор смотрел на него с побелевшим лицом и огромными, остановившимися от ужаса глазами. Очевидно, он просто монстр! И она в его полной власти!… Господи, как мог Виктор сюда ее привести!.. И он клялся, что любит ее, а потом испуганно дрожал перед Александром, как провинившийся ребенок!… Неужели она ошиблась в нем? Неужели, Виктор бросит ее теперь на произвол этого монстра? Только не это!.. Он так смотрел на нее, говорил ей прекрасные слова, был таким чутким… Временами ей казалось у них одна общая душа!… Нет, нет, не может быть! Виктор не мог струсить и предать ее! Господи, все что угодно, только бы это было не так! Арерия готова была сейчас же умереть, только бы он оказался тем, кого она полюбила! Она ведь тоже испугалась и могла ошибаться, и неправильно все понять… ДА! Он мог испугаться за нее!…Это была ее последняя надежда, и она собиралась заснуть с сознанием, что Виктор любит ее и не оставит здесь… Но страх не унимался, и ее больно жалила мысль – он испугался не за нее, а за себя.
Тут ей пришла в голову утешительная мысль. О том, что родственников больше у нее нет, значит, никто не будет страдать по ней, никто не станет волноваться и мучиться страхом неизвестности, если она больше не вернется… Вот если бы жива была мама, как бы она сейчас убивалась!.. Слава богу, она уже не узнает!… Мама!.. мамочка! …
Так, в слезах, она и уснула. Проснулась ночью. Во всяком случае, было очень темно. Впрочем, она ведь находилась в подземной части дома, и, скорее всего, это искусственное освещение создавало здесь иллюзию дневного света. Ей еще хотелось спать, но инстинкт заставил ее встревожиться. Из коридора слышался нарастающий шум, топот, выкрики и смех. Голоса, которые она слышала, принадлежали молодым людям, только… пьяным, находящимся в той веселой и безудержной стадии опьянения, когда силы удваиваются, а чувства искажаются и утрачиваются, подавляемые инстинктами и агрессией. … Похоже, они кричали и бежали по коридору, и этот шум удваивало эхо.