Страница 50 из 82
– Спускайся в туалет – я сейчас подойду, – выдал Костя сквозь зубы, стараясь всем видом дать понять, что задерживаться около него Мише не следует, и на этом их разговор и закончился.
Продолжился он лишь после того, как спустившийся на первый этаж Миша дождался в туалете (там, по счастью, в этот момент никого не было) появившегося вскоре приятеля.
– Здорово. – Не стал терять драгоценного времени Костя. – Тут такое дело…
На всякий случай он открыл в умывальнике воду и вытащил из кармана расческу, после чего продолжил:
– Дознание по поводу смерти этой вашей кладовщицы – знаешь ведь об этом? – поручили мне. Присоединили, так сказать, к мизулинскому делу. Само по себе это даже неплохо – неудобно, когда в одном месте работают две разные группы, – натыкаться друг на друга приходится. Но хлопот, конечно, прибавится. Я уже заглядывал в экспертизу – медики предполагают отравление. Что-то им там не понравилось: у рвотных масс какой-то цвет не такой (ее вырвало перед смертью), еще какие-то признаки… Вскрытие они обещали сегодня же сделать, чтобы не тянуть с похоронами, но анализы будут готовы не раньше понедельника. Если выяснится, что здесь самоубийство, то, понятно, дел мне заметно прибавится. Ну да как-нибудь справлюсь, вот и стажера загружу по полной… Но сегодня нам встречаться нет смысла – я и не знаю еще, когда дома появлюсь. А вот завтра… Давай, приходи пораньше: часам к двум – к трем. Сможешь? Тогда и поговорим как следует. Надо нам дальнейший план обсудить. Идет?
На том и порешили.
***
До того момента, когда в субботу в начале третьего он оказался на пороге Костиной квартиры, Миша успел на сто ладов обмозговать всю имеющуюся у него к тому времени информацию и построить кучу разнообразных гипотез, не исключая и тех, в которых смерть кладовщицы и так, и сяк связывалась с убийством Мизулина. О сути своих домыслов, соображений и вытекающих отсюда умозаключений он в своем рассказе распространяться не стал, пренебрежительно охарактеризовав их как завиральные и сославшись на то, что он их толком уже и не помнит. Однако он прямо заявил, что появился у Кости весь переполненный различными идеями, и беда была не в том, что они были сумасбродными – тогда они казались ему вовсе не такими уж неправдоподобными, – а в том, что каждое предположение тянуло в какую-то свою сторону, и нашему Ватсону (вовсе не собиравшемуся отдавать всю инициативу самозванному Холмсу) никак не удавалось сложить их в целостную и непротиворечивую конструкцию.
Рассказчик не забыл подчеркнуть и тот факт, что в своих построениях он явно пытался притянуть внезапную смерть Нины к предшествующим событиям, и, обсудив этот ход его мыслей, мы с ним пришли к совместному выводу, что такое направление его домыслов обусловлено, в конечном итоге, чтением детективов. Наверное, в реальной жизни гораздо проще и разумней предполагать, что в обстоятельствах, аналогичных тому, что происходило в НИИКИЭМСе, обнаруженный в коридоре труп и внезапная смерть завскладом никак между собой не связаны, и что мы имеем дело со случайным наложением друг на друга двух независимых событий. Однако совсем не так обстоит дело в детективах. В этом специфическом жанре появление двух, следующих друг за другом смертных случаев, связанных временем и местом – да и просто включением в сюжет одного и того же романа, – не может оказаться результатом банального совпадения событий. Столкнувшись в детективе с чем-то подобным, читатель резонно предполагает, что некая связь между двумя описанными кончинами должна быть, пусть она до поры до времени и остается ему неизвестной. Если же вдруг по завершении романа окажется, что никакого объяснения, связывающего ее с основным сюжетом, вторая смерть не получила, а появление ее в тексте обусловлено лишь волей автора, читатель будет считать, что он столкнулся с нарушением одной из неписаных конвенций, свойственных детективному жанру, и это, естественно, резко снизит его оценку прочитанного. Введение такого – не вписывающегося в художественную логику детективного романа – эпизода будет восприниматься как неприличная уловка со стороны автора, желающего сбить читателей с толку и заморочить им голову, а потому в хорошем детективном романе таких совпадений и не встретишь.
Конечно, выстраивая свои гипотезы, Миша вовсе не пытался сочинить пригодный для детектива сюжет. Однако мы (и сам Миша, и я, да, пожалуй, и читающий эти строки) имеем дело – почти исключительно – лишь с теми преступлениями, о которыми мы читаем в детективах. В нашей обыденной жизни они – слава богу! – достаточно редки, тем более такие ужасные, как предумышленное убийство. И понятно, что, столкнувшись с чем-то подобным в жизни, Миша невольно продолжал мыслить и рассуждать в привычной для него (да и для всякого обывателя, далекого от криминальной изнанки жизни) – детективной по сути – системе координат. Не удивительно, что он – не осознавая этого – пытался вписать всякое из ряда вон выходящее событие в общий сюжет, центром которого было убийство несчастного электрика[16]. Но, как мы увидим чуть позднее, к подобному ходу мыслей склонился и Костя, который, казалось бы, должен был мыслить более прагматично и приземленно – в духе своей профессии. Ведь даже в детективах полицейские (а к ним вполне можно приравнять и наших милиционеров) следуют простейшим и не требующим ни малейшего воображения умозаключениям[17]. Конечно, в детективах их узкие и сугубо тривиальные предположения заводят в тупик, но в реальной-то жизни, похоже, именно такая примитивная логика и оправдывается в большинстве случаев.
Свое длительное обсуждение накопившейся к этому моменту информации соратники по сыску начали с результатов обследования черного хода. И это вполне понятно. (На столе, конечно, моментально появился традиционный чай с сушками и овсяным печеньем, купленным Мишей по пути. От предложения сварить пельмени гость отказался, но впоследствии и они дождались своей очереди). Высказываясь по поводу позавчерашнего успеха их расследования, Ватсон не скупился на выражение своего восхищения проницательностью Холмса. И даже через десять лет после этого, описывая мне давний разговор, он продолжал удивляться тому, как наглядно продемонстрировал его компаньон свой талант следователя. Мне ведь и в голову не приходило, что там можно что-то важное найти, – говорил он не без некоторой зависти, но честно отдавая должное заслугам приятеля. Костя, по его словам, хоть и не отвергал лавровый венок победителя и, вероятно, даже гордился тем впечатлением, которое он произвел на своего Ватсона, тем не менее, не соглашался с тем, что полученный эффектный результат можно объяснить его проницательностью.
– Я вовсе не предполагал ничего подобного тому, что там оказалось, – втолковывал герой дня Мише. – Я надо сказать вообще ничего не предполагал. И рассуждал очень просто: мы видим, что никакого разумного способа проникнуть в здание у преступников не было – все возможные пути перекрыты. Но ведь они как-то проникали внутрь и так же спокойно выходили наружу. Значит какой-то вход-выход есть. Как там Шерлок Холмс говорил: если отброшены все невозможные варианты, то остается единственный – и он верен, каким бы невероятным он ни казался. Значит надо искать этот невидимый нам вход-выход. А где ж его искать, кроме как со стороны черной лестницы. А уж что мы там нашли, мне и в голову прийти не могло. Тем более, что это найденное окажется таким простым.
Миша, надо сказать, оценил деликатность приятеля, использовавшего в своей речи оборот мы нашли и тем самым разделившего свой успех на всех участников операции. И я тоже считаю, что такая позиция, занятая Костей при подведении итогов, дорогого стоит, и свойственна далеко не всем Холмсам (равно как и Ватсонам). Вот – тоже ведь милиционер, как и все те, человеческих качеств которых мы уже как-то касались, – а ведь грубым, бесчувственным держимордой его не назовешь. Тут тебе и какая-никакая, а всё же проницательность – эффект-то налицо, чем его ни объясняй, – тут тебе и деликатность. И где же тут можно усмотреть пресловутую профессиональную деформацию личности? Правда, следует признать, что Костя в те годы был еще очень молодым милиционером. Каким он стал в дальнейшем, нам знать не дано, может, и действительно, очерствел и окостенел со временем, но почему бы ему и спустя годы не сохранить в душе те самые черты, которые тогда склонили Мишу уважительно взглянуть на своего – ранее вовсе не замечаемого – одноклассника.
16
Тем, кому эпитет «несчастный» покажется неуместным в данной ситуации – ведь, надо полагать, погибший, свернув на кривую дорожку, в значительной мере сам был виноват в случившемся – я могу только сказать, что, какова бы ни была его вина, вряд ли расплата за содеянное вполне ей соответствует, так что он вовсе не заслуживает простого человеческого сочувствия. То, что мы о нем узнали, не дает оснований считать его таким уж выродком или утерявшим всякую человечность монстром, по отношению к которому было бы справедливо сказать: Собаке – собачья и смерть! Судя по всему, это был слабый, запутавшийся в жизни человек, шаг за шагом скатившийся к своему печальному финалу.
17
Не могу справиться с соблазном привести одну запомнившуюся с молодости цитату из «Записок о Шерлоке Холмсе» – очень уж она здесь к месту:
«– В жизни не встречал более запутанной истории. Не найти никаких концов. Сегодня я возился с ней весь день. [слова Лестрейда].
– И, по-видимому, она вас порядочно промочила, – сказал Холмс, дотрагиваясь до рукава гороховой куртки.
– Да, я обшаривал дно Серпантайна [пруд в Гайд-Парке, в Лондоне].
– Что? Зачем это вам понадобилось?
– Чтобы найти тело леди Сент-Саймон.
Шерлок Холмс откинулся на спинку кресла и весело расхохотался.
…Лестрейд бросил сердитый взгляд на моего друга.
– Как видно, вы уже разобрались в этом деле? – насмешливо спросил он.
– Мне только что рассказали о нем, но мое мнение уже сложилось.
– Неужели! Так вы считаете, что Серпантайн не играет тут никакой роли?
– Полагаю, что никакой.
– В таком случае, я очень прошу вас объяснить мне, каким образом мы могли найти в нем вот это.
Он открыл саквояж и выбросил на пол шелковое подвенечное платье, пару белых атласных башмачков и веночек с вуалью — все это грязное и совершенно мокрое.
– Извольте! – сказал Лестрейд, кладя на эту кучу новенькое обручальное кольцо. – Раскусите-ка этот орешек, мистер Холмс!
– Вот оно что! – сказал Холмс, выпуская сизые кольца дыма. – И все эти вещи вы выудили в пруду?
– Нет. Они плавали у самого берега, их нашел сторож парка. Родственники леди Сент-Саймон опознали и платье и все остальное. По-моему, если там была одежда, то где-нибудь поблизости найдется и тело.
– Если исходить из этой остроумной теории, тело каждого человека должно быть найдено рядом с его платяным шкафом».
Рассказ «Знатный холостяк» в переводе Д.Лившица (Конан Дойл А. Записки о Шерлоке Холмсе. М., 1956, с. 213-214).
Почему-то в последующих перепечатках ехидная шутка Холмса исчезла из текста этого перевода, хотя в английском оригинале она имеется.