Страница 21 из 82
На вопрос же: Почему сказка не взяла, в таком случае, на вооружение еще более чудесные и еще более запоминающиеся серии из четырех однотипных событий? – можно ответить очень просто: Потому, что с такими сериями в жизни сталкиваться не приходится. Даже единичный повтор редкого события, по определению, очень редок. Серия же из трех таких событий случается еще на порядок реже, так что средний человек, как правило, не может похвастаться, что он стал очевидцем чего-то подобного, он только слышал о чудесном совпадении от кого-то, кто также не может назвать себя непосредственным очевидцем. Такое происходит столь редко, что целые поколения лишь по слухам и преданиям знают, что такое всё же бывает. Если это так, то возникающие еще на порядок реже серии из четырех редких событий просто не входят в состав народной памяти. Они не рассматриваются, как нечто, происходящее в реальной жизни, и если даже присутствуют в народном сознании, то лишь в качестве уникальных происшествий, относимых за пределы человеческой истории – во времена царя Гороха, те мифические времена, когда звери говорили.
Я не собираюсь настаивать на верности вышеизложенной версии о происхождении сказочной троичности, возможно, у фольклористов есть и более интересные и правдоподобные гипотезы на этот счет. Но о том, что проявившаяся в нашей истории троичность появления трупа придает повествованию оттенок страшной сказки (а к реальным эффектам такого восприятия фактов широкой общественностью мы еще вернемся) спорить не приходится. Третьих петухов я, правда, ввернул сам – для красного словца. Хотя с правомерностью их появления в данном месте мне не всё ясно. В одной книжке я нашел, что первые петухи кричат после полуночи, в первом часу ночи, вторые – дают сигнал во втором часу, а третьи – после трех часов. Всякая нечисть теряет свою силу и исчезает после пения третьих петухов. Меня бы это вполне устроило, потому что, как мы знаем, вахтер регулярно натыкалась на преследующий ее труп в третьем часу ночи, а буквально через полчаса после этого он исчезал. Однако другая книжка сообщает, что вторые петухи кричат до зари, а третьи – когда заря занимается. И вот здесь возникают сомнения. Ясно, что зимой и летом время восхода солнца (зари), устанавливаемое не по петухам, а по часам, отличается крайне резко, – значит ли это, что время третьего петушиного крика сдвигается от сезона к сезону? Или же они упорно кричат после трех, невзирая на и не думающую заниматься зарю? А как быть с широтой и вообще с местностью, где проживают петухи, – кричат ли они, строго ориентируясь на сигналы точного времени? или же в каждой местности у них могут быть свои привычки, а после трех часов справедливо лишь для средней полосы Европейской России? Неясно. А еще желательно учесть такие тонкости как влияние поясного и декретного (зимнего и летнего) времени. Всё это, наверняка, можно разузнать и вычислить, но я решил не обременять себя такими разысканиями и положиться на данные, вычитанные из первой попавшейся мне книги: они меня устраивают и стоп на этом. В конце концов, я и приплел-то неслышных в городе третьих петухов исключительно ради красивого оборота, рифмующегося с третьим появлением пресловутого покойника. Стоит ли из-за этого такой огород городить?
Потратив пару страниц на троичность, петухов и прочие авторские фантазии, уводящие в сторону от основного сюжета, я могу теперь уравновесить допущенный загиб тем, что сэкономлю кое-какой объем текста на описании событий, непосредственно связанных с ситуацией, в которой настырный труп третий раз оказывается лежащим в коридоре НИИКИЭМСа.
Кое-то, может быть, уже догадался, что такое описание здесь просто излишне, поскольку оно было перенесено автором в начало романа и составило наиболее важную часть Экспозиции, предваряющей само повествование.
Сам я довольно скептически отношусь ко всякого рода хронологическим сбоям и временным перестановкам в детективных текстах: опыт показывает, что писатели-детективщики прибегают к таким штукам (кстати сказать, широко распространенным в других жанрах) чаще всего тогда, когда сюжет, построенный на строго хронологическом порядке событий, начинает угрожающе трещать и разваливаться. Можно сказать, что отступления от хронологии почти всегда появляются в детективах не от хорошей жизни. Поскольку в излагаемом здесь сюжете перенесение одного из кульминационных пунктов в начало романа практически ничего существенного не меняет и никаких явных преимуществ – в художественном отношении – не дает, мне пришлось серьезно задуматься над выбором такого решения. Однако автор всё же пошел на этот рискованный шаг, так как имел для этого особую причину.
По опыту работы над своим первым романом пишущему было ясно, что усвоенный им стиль повествования невольно ведет к появлению разнообразных отступлений, рассуждений и пояснений, которые заметно тормозят динамику развития действия. Сама по себе – вне зависимости от контекста – такая манера изложения не может считаться заведомым дефектом: каждый пишет по-своему, и у разных читателей также могут быть различные взгляды на подобный стиль развертывания сюжета. Я, во всяком случае, стыдиться своего стиля не собираюсь и подделываться под вкусы читательской массы не намерен. Тем не менее, зная за собой склонность к неспешному, не стесняющему себя в разнообразных вывертах рассказу, автор должен опасаться, что свойственный ему стиль может и оттолкнуть читателя, настроенного на детектив. Взяв в руки книжку незнакомого ему автора, с завлекательным названием и подзаголовком Детективный роман, и быстро уяснив себе, что в первых главах, несмотря на заголовок и щедро рассыпаемые авторские уверения – ой, что будет, что будет! – ничего собственно детективного не происходит и никакой неразрешимой загадки не формулируется, даже появившийся было труп через полчаса исчезает, не оставив никаких доказательств своего существования, читатель может и усомниться, что перед ним настоящий детектив. Опытному читателю давно известно, что издательское определение жанра и даже присутствие ключевых слов в заглавии вовсе не гарантируют ему желаемого – мало ли какие романчики выходят под аналогичными названиями. Более того, и в «Хаджи-Мурате», и в «Капитанской дочке» предостаточно смертей и трупов – так что ж с того? Он-то надеялся на детектив. Поскольку с «Хаджи- Муратом» сравнивать книжку не приходится, а детективность ее кажется сомнительной, читатель может отложить ее на потом или вовсе отбросить, как не соответствующую его интересам.
При этом я вовсе не имею в виду тех «любителей детективов», которые ни в грош не ставят всякие хождения вокруг да около, рассуждения и рассусоливания, все эти дедукции, неразрешимые загадки, над которыми в английском поместье ломают голову яйцеголовый сыщик и его верный друг, и логические противоречия, а ждут от детектива, как они его понимают, в первую очередь пресловутого «экшн». Что-нибудь вроде приключений крутого парня, бывшего майора спецназа и ветерана афганской войны, случайным образом напавшего на след разветвленной организации, которая была создана еще выходцами из СС, за прошедшие годы опутала своими сетями полмира и которая управляется из единого центра, скрытого в подземных лабиринтах в гранитной толще одной из гималайских вершин, – герой проникает в эти подземелья и вступает в рукопашную схватку с главой организации – современным воплощением доктора Мориарти и так далее и тому подобное. Такие любители – а их среди читающих детективы подавляющее большинство – видят в истинном детективе лишь третьесортный суррогат предпочитаемого ими авантюрного романа и почти всегда восхищаются теми атрибутами рассказов о сыщиках, которые характерны для самых низкопробных бульварных сочинений. Опасаться пренебрежения со стороны таких читателей у меня нет ни малейших резонов – не для них всё это пишется. Я буду только рад, если такой читатель, по ошибке взявши мой роман в руки, с негодованием его отбросит после кратковременного знакомства с первыми несколькими страницами: и ему, и мне это пойдет только на пользу. Но своего потенциального читателя, настроенного именно на детектив, мне бы, конечно, терять не хотелось.