Неумолимая жизнь Барабанова

Тут Вован вытащил пистолет еще чернее, чем у Збышека, и немедленно на своей половине закричал тревожимый утренним кошмаром пан Дрозд. Незваные гости вздрогнули и дали залп. Гильзы ударили в пол, крик оборвался, и звук падения долетел из-за простреленной двери. Анюта опустилась на пол и, уцепившись за ногу Кнопфа, тряслась.

Мы так и не смогли определить, кто прострелил ляжку пану Дрозду. Чтобы не путать пана, который согласился, что стрелял в него Степан, и готов был держаться этой версии, Степану отдали оба пистолета.

– Мы хотели сдать тебя, – говорил Вован, размахивая изъятым магазином, – но ты стрелял и ушел.

– Я бы тихо уехал. Я бы тихо уехал с ними. – Степан всхлипывал и щеками тряс, сам же не сводил глаз со Збышека, который распотрошил нашу запаску и вытряхивал оттуда упакованную в пластик валюту.

– Вот она, стало быть, маетность, – молвил Кнопф, и Збышек покивал ему дружелюбно. Но тут же оскалился столь страшно, что уж больше этого слова не произносил никто. Тем более, что оба предводителя тут же скрыли всю эту пропасть денег в своих одеждах.

– Мы скажем, что ты убежал, – сказал Вован Степе. – Ты стрелял, все напугались, и ты убежал. Так? – он повернулся к Дрозду и протянул ему несколько зеленых сотенных. Дрозд принял мзду, оцепенел, гаркнул «Натюрлих!» и, не вставая со стула, притопнул здоровой ногой.

Дальше начиналась моя часть плана. Я придумал это и втолковал Вовану и Збышеку, пока они унимали кровь Дрозду и решали – оставить пана в простреленных штанцах или натянуть на него целые. «То так». – сказал Збышек важно, когда понял в чем дело. Вован соображал быстрее.

– Слушай ты, козлина, – сказал он, и Степино лицо от напряжения вытянулось. – Ты деньги наши хотел увести, ты же нас и выручишь. Молчи, пакость! – рявкнул он на шевельнувшегося Степу. – Пока полиция будет за тобой гоняться, ты будешь гоняться за тем паном, – он указал на меня и передал мне пять плотных пачек зеленых денег. – То компенсация твоя. Ты будешь гоняться за паном…

– Так, – согласился Степан. – Только полиция будет гоняться за вами.

– Слухай! Слухай! – проговорил Збышек яростно. – Полиция придет, и протокол нам дадут подписовать. Только в том протоколе про маетность, ктуру ты крал, не будет. – Степан насторожился. – О! Ты уже понял. Про ту маетность мы им в уши скажем. Как они станут за тобой гоняться… – Збышек мечтательно завел глаза, а Вован заржал.

– Нет, – сказал Степан, – лучше вы меня им тут отдайте. Так и так пропадать.

– Не пропадать, нет не пропадать. Вот пан Барабанов. Пан Барабанов благородный пан и любит свою дочь. За то я дал ему шестьдесят тысяч. Это справедливо.

Збышек снова тряхнул головой наискось, так что в шее у него что-то присвистнуло.

– Сейчас пан Барабанов пойдет до моего мотоцикла и поедет отсюда довольный. Но! Слышишь ли ты, Степа, этого но? Из тех тысяч пятьдесят – твои. Ты догоняешь благородного пана Барабанова, и он отдает их тебе, потому что его благородство, как коленка – назад не вывернешь.

– Отдайте тут, – сказал Степан, задыхаясь, – я уведу их от вас в самые Татры.

– Да, – кивнул Вован, – в Татры. Но впереди – пан Барабанов. За ним – ты, Стефану, как черная молния. А за вами – полиция, и храни вас всех матка Боска!

– Стой! – завопил Степан. – А если они меня догонят? Что я им скажу? У меня же нет денег.

Збышек с Вованом подняли плечи до самых ушей, и разговор окончился.

На дороге около мотоцикла я простился с детьми.

– Папа! – сказала Ольга, – ты дурак непроходимый, ты псих, ты маньяк. Я тебя очень люблю! – Она заплакала навзрыд, а Эдди дергал меня за рукав и твердил:

– Таких нет! Нет таких совсем!

Вован против ожидания был молчалив и только удивил меня, сказав, что мы еще увидимся. Польский язык, смешиваясь с русским, дает удивительные эффекты.

На второй день нашей гонки мне запало на ум, что я убегаю слишком быстро. Я катился бархатными чешскими дорогами, а перед глазами у меня вставали картины ужасной травли Степана. Его выслеживали, загоняли, обкладывали, вязали по рукам и ногам. О! Если он предчувствовал хотя бы десятую часть ужасов, носившихся в моем воображении, его воля должна была оцепенеть, а сам он, отчаявшись, сдаться чинам полиции. Но дети мои должны были дойти до Хорна!

Внизу между холмами, сверкавшими первой зеленью, лежал городок, похожий на райскую прихожую, и церковные острия посверкивали над ним. Буковый лес был чист и светел. Я спугнул косулю, закатил мотоцикл в сарай, набитый сеном и пошел в город. Километра через полтора по правую руку замок открылся мне. Он стоял высоко над городком и шпили его, должно быть, служили громоотводами для обитателей долины. У перекрестка я снова зашел а лес и как следует спрятал деньги.

Три трактира имелись в этом поселении, и я переходил из одного в другой, полагая, что навряд ли Степан пойдет искать меня в храме или на полях, а уж тем паче не будет он стучаться в замковые ворота.

На третий день, когда я, измученный неизвестностью, сидел над пивом в трактире «Сиротка», против меня со своим пивом угнездился сияющий парнище лет пятидесяти. Он некоторое время дружелюбно сопел, дул в пену, а потом на чистом русском языке сказал:

– Вы подходите.

От неожиданности я поддержал разговор.

– И кому же, интересно знать, я подхожу?

– Да мне, конечно! А кому еще может подойти неизвестно откуда взявшийся русский, который вот уже три дня не вылезает из кабаков и неизвестно куда девается к ночи.

– Я гощу в замке.

– Тогда велите камердинеру, чтобы он по утрам вытаскивал у вас солому из прически.

Я встал и ушел от нахала в другой трактир. Заведение называлось «Дедушкино пивко», и туда соотечественник не пошел. Из «Дедушкиного пивка» я перешел в трактир «Мэрилин», пару часов посидел там и вернулся в «Сиротку». Соотечественник, подняв кружку, приветствовал меня.

– Ну, как? – спросил он. – «Дедушкино пивко» или «Мэрилин»?

– «Мэрилин» – забегаловка для лопоухих подростков.

– Согласен. – Соотечественник отсалютовал пивом. – А теперь вернемся к нашим делам.

Во-первых, его позиция была сильней. Я изводился и нервничал, а он был спокоен, как ватное облачко в утренней лазури. Во-вторых, надо было узнать, чего он хочет. Нельзя же было с утра до вечера прятаться от него у «Мэрилин».

А он и не таился. Оказалось, что я влип в историю похлеще приключений с братьями-славянами. Мой жизнерадостный собутыльник оказался вербовщиком. Эх!

– Ну, вы же понимаете, что я вербую не в театральную труппу. А нынче спрос как раз на таких, как вы.

– Отстаньте от меня. Я старый. У меня того и гляди пойдут внуки.

– Нет, – сказал он, – вы не старый. Вы просто черт знает где ночуете и пьете слишком много пива последние дни. Соглашайтесь. Вам не придется якшаться с тупыми фанатиками. Два-три интеллигента вроде вас, тихая страна в Европе, отчетливые инструкции и, в общем-то, тихая обывательская жизнь с кратковременными приливами адреналина. Вы мне поверьте, это – для вас.

Я пригрозил полицией, но негодяй лишь расхохотался.

– В городе две сыроварни, и обе мои. Пятьдесят гектаров хмеля к северу тоже мои, а у вас, поди, и паспорта нет. Скажу вам откровенно, этот оазис спокойствия создал я. Здесь нет преступности (не спрашивайте, как я с ней справился), а единственный полицейский страдает от ожирения. Здесь никто не спросит, зачем вы явились. Кроме меня. Но уж я любопытен за всех. И не говорите мне, что вы попали сюда случайно: вы не искали нас, это так. Но вы пришли сюда и увидели, что лучшего и желать нельзя. Видите ли, к нам рано или поздно попадают все, кому надоело пристальное внимание. А тут я. Ну, два-три дня я еще подожду, а потом вам придется делать выбор. Тут у нас продается пивоварня. Если надумаете, другой разговор будет.

Мы чокнулись, и он пустился пересказывать местные сплетни. Сплетни излагались лаконично, каждая история была закруглена и украшена поучением. Газеты в этом городе не было – вот что. Помню, я изображал внимание, даже улыбался, прищурившись, когда речь заходила об адюльтере. Но не шел у меня из головы Степан. Явись он сейчас в трактир «Сиротка», и череда непредсказуемых последствий обрушится на нас. Оставалось надеяться, что от погони Степан не ошалел настолько, чтобы ввалиться прямо в городок.