Неумолимая жизнь Барабанова

– Я не могу отпускать грехи, но я могу говорить о них так долго, что совести становится скучно. И сделать так, чтобы никому не было страшно, я тоже не могу. Но зато я могу перезнакомить детей со всеми страхами на свете, и тогда они уже не будут вздрагивать и просыпаться по ночам. «Ага, – скажет ребенок своему страху, – ты уже есть в моей коллекции». Или напротив: «Ну-ка покажись, я не видал такого еще. Где у тебя главный ужас?» И возьмет его в коллекцию и повесит бирку. А с биркой, согласитесь, какой страх?

Как не понравилось Ксаверию то, что я сказал! Мне даже показалось, что он побледнел слегка. Но четверо из кресел покивали мне, и директор успокоился. Лисовский допил кофе. Руки у него были маленькие, точеные.

– Впервые в жизни я согласен платить, ничего не понимая. Пусть он говорит с детьми о чем угодно. Если с ними не говорить о чем угодно, они что угодно придумают сами.

Один из четырех дернул в мою сторону подбородком и спросил, как мне идея обучения по парам. Я честно ответил, что не видел ничего подобного, что это без сомнения новое слово в педагогике. Тут я покосился на Ксаверия. Глаза его настороженно мерцали. Но куда интереснее было напряженное ожидание в глазах Алисы. Тогда я добавил про раннее становление и про осуществление имманентных идеалов. Кафтанов тонко улыбнулся и поиграл бровями, а у Алисы по лицу скользнула чуть заметная гримаса презрения. Тогда я на нее не обратил внимания. Тем более, что гости к моему облегчению, услышав про имманентные идеалы, разом от меня отвернулись.

– Очень хорошо, – молвил Лисовский. – Однако в школе убыль. Трое погибли на посту, один ушел неведомо куда.

– Его ищут, – ввернул Ксаверий, – Кнопф без отдыха прочесывает город.

– Мы выслушаем Кнопфа, – сказал Степан Степанович. – Будет время и для этого. А сейчас я повторяю: в школе убыль. Дети – в опасности. Господин Заструга, – тут Лисовский протянул ладонь, и ему подали телефон. Переступая по кнопкам, он набрал номер, и все мы терпеливо послушали долгие гудки. – Вот. Господин Заструга не отвечает. Я взял ответственность на себя и привез пополнение. Алиса, деточка, позови их.

Я поймал взгляд Ксаверия, кивнул в сторону двери, и тот, радуясь моей догадливости, выпроводил меня с почетом. Навстречу мне через вестибюль цепочкой прошли четверо.

Странное дело: оказывается, я успел позабыть дорогу к «Семи сорока». Я кружил по дворам, пока, наконец, не пристроился за спиной одного из тех странных существ, что трусили в заведение, и хоть с опозданием, но явился. В зале вместо Наума хозяйничала тихая девушка с решительными серыми глазами. Узнать она меня не могла, мы никогда не виделись прежде, но едва я вошел, она меня приметила и словно невзначай смахнула крошки с ближайшего к прилавку столика. Я уселся послушно и заказал кофе. Почему-то, глядя на эту особу, я совершенно успокоился.

Между тем, как я попивал кофе, она переходила от столика к столику, а время шло. Потом черный телефон с надтреснутым корпусом звякнул, она сняла трубку. Поговорив, она прошла между столиками, на ходу прибавила громкости репродуктору, остановилась около меня.

– Парадная слева, – проговорила она, получая деньги. – Как выйдете, так и слева. Квартира тридцать три, Наум ждет. – Наверное, ей показалось, что я замешкался, и в серых глазах мелькнула тревога. – Э, – она коснулась моего рукава. – Я не ошиблась, не дай Бог? Вы – Барабанов? – Но, вглядевшись мне в лицо внимательней, успокоилась, так что я, помнится, непременно решил спросить Наума о своих особых приметах.

Наум отворил мне, едва я коснулся звонка. Квартира была порядочная, и прежде чем дойти до кухни, мы миновали два поворота.

– Ситуация ужасающая, – сказал Наум и принялся барабанить костяшками по дверце холодильника. – Анатолий в сознании, но ничего не говорит. Твердит только, что вы знаете все.

На столе стояла бутылка немецкого пива. Наум поймал мой взгляд, замахал руками и сковырнул с него колпачок. Пива я хотел, вот что. С самого утра. Я напился и рассказал все, как было. Лицо у моего хозяина посерело, и он на удивление грубо выругался.

– Ладно, – сказал он, – теперь вы увидите остальное.

Мы прошли коленчатым коридором и вошли в прекрасную, освещенную по-вечернему комнату. На диване под пестрым пледом лежал Анатолий. Рядом с ним стоял старый, прямой, как палка, еврей.

– Он спит, – сказал старик, – И все, как будто неплохо. – Потом поглядел себе под ноги, покачал головой. – Ах, Ноник, Ноник… – и ушел.

Я вернулся в кухню, и когда Наум возник на пороге, спросил его:

– Ноник – это вы?

– А кто по-вашему? – неожиданно огрызнулся Наум.

– Этот старик-врач, он, по-моему, ваш отец?

– Ну хватит, хватит, – проговорил с досадою Наум, – чем меньше мы друг друга знаем…

– У вас квартира хорошая, – сказал я мстительно. Все-таки он злился на меня совершенно напрасно.

– Да, – Наум, наконец, сел и принялся раскачиваться. – У меня отличная квартира, у меня отец врач, Анатолий к тому же пришел прямо ко мне. Но я не могу, поймите, Барабанов, я не могу, чтобы он тут лежал. Я – женюсь.

– Та сероглазая в заведении?

– Ну, да, да!

– Она требует, чтобы вы избавились от Анатолия?

– Фу! Светлана не требует ничего. И как можно избавляться от человека? Просто мы женимся.

– Поздравляю. Пиво еще есть?

– Нет, вы поймите: У нее в Череповце мама и две сестры. Так неужели матери выдать дочку в Петербург и оставаться там? Нет же. Через три дня они приеэжают.

– Вы отчаянный человек, Наум.

Наум откупорил пару бутылок, и на некоторое время разговор прервался. Потом я сказал:

– Но вы же видели моего отца. И вообще, при чем тут я?

– Хватит! – сказал Наум коротко и жестко. – Вы отдаете Анатолию револьвер Заструги, вы приходите ко мне в заведение на свидание с Застругой, и вы хотите меня убедить, что в этом деле вы сбоку припека? – Он вдруг рявкнул: – Откуда револьвер?

Конечно, я облился пивом. И тут же разозлился, стал хлопать себя по штанам так, что брызги полетели на Наума.

– Да, револьвер Заструги. Только я этот револьвер у него отнял. Да, отнял! И тогда около школы… Словом, все случайно. – Я чуть было не сказал о свидетелях, но вовремя сообразил, что барышню Куус упоминать здесь не стоит. В досаде на мое упрямство Наум испустил форменный змеиный шип, и тут же из комнаты донеслось громкое звяканье.

– Все вы! Все вы! – выкрикнул Наум яростно. Звяканье зазвучало настойчивей. – Делать нечего, – сказал он, – пошли.

В коленчатом коридоре я придержал его за локоть и спросил, каким образом меня узнала его невеста. Отчего-то мне приспичило выяснить это немедленно. Наум шумно выдохнул, наморщил лоб, и сумерки, подобно пыли собрались у него в складках лица.

– Господи Боже мой, – сказал он. – Столько всего, а тут еще и это… Послушайте, Барабанов, неужели никто вам не говорил, что у вас взгляд маньяка?

В комнате Анатолий мерно колотил стволом револьвера по высокому кувшину с морсом. Когда мы вошли, он сунул револьвер в глубокую плетенку с мелкими красными яблочками.

– Даром кричишь, Наум. Я проснулся, его ты не убедил. Один шум.

– Попробуй сам.

Анатолий кое-как уселся в постели и показал мне, чтобы я сел рядом.

– Скажите, – спросил он, – Кнопф на самом деле ваш знакомый?

– Ну да, одноклассник.

– Школа… Но школа кончилась, а вы продолжали видеться.

– Вот еще. Мы встретились совсем недавно.

– Кнопф поджидал вас?

В нетерпении Анатолий подался ко мне.

– Вот уж нет. Все было случайно. Но раз я здесь, может быть, вы объясните, что за стрельба приключилась около школы?

Анатолий внимательно посмотрел на меня и тихо и настойчиво, как ребенку ответил:

– Александр Васильевич, стрельба началась, когда вы принесли револьвер. Я, конечно, от своей вины не отрекаюсь, но вы-то зачем это сделали? В моих обстоятельствах стрелять бы начал любой. Ладно. – Он слабо шевельнул кистью. – Вы слушайте внимательно. Я скажу главное, а на подробности будет еще время.