Король шутов

Посреди апрельского луга находился фонтан, изображающий трех граций, очень любимых Людовиком Орлеанским; эта группа работы одного итальянца, имя которого не дошло до нас, была ничто иное, как копия с греческой группы, но сделанная очень хорошо.

Зала пиршеств была в нижнем этаже и выходила в сад. Мы можем дополнить теперь уже сделанное нами краткое описание.

Серебряные блюда, канделябры, амфоры венецианского хрусталя, отделанные лапис-лазурью и топазами, шкафы черного дерева, серебряные кружки, чаши, вычеканенные по рисункам флорентийских мастеров, шелковистые ткани, персидские ковры, привезенные рыцарями с востока – украшали эту большую залу.

Наш жонглер или брат св. Страстей, как его назвал караульщик, прошел через сад, приготовившись любоваться главной диковинкой замка – большой залой, на которую, вероятно, указали ему, как на место для представлений.

В этой-то зале сюзерен, в известные дни, собирал своих вассалов и вавассоров и пировал с ними при свете факелов, которые держали самые хорошенькие полуодетые вассалки. Здесь же менестрель пел свои баллады.

При нынешнем владельце, здесь пели только произведения самого принца, которого величали первым поэтом Франции. Герцог Орлеанский очень ценил эту лесть. Зала имела 90 футов длины и тридцать ширины. Беглый взгляд, брошенный монахом при входе, казалось, удовлетворил его. Скрестив на груди руки, склонив голову, в смиренной позе и с протяжным голосом, он приблизился к сенешалу, который поднялся ему на встречу.

Монашеское платье имело свое действие, каков бы ни был монах.

– Святой великий Юлиан и прочие святые да хранят вас, мессир, от всякого зла, – проговорил монах.

– Да поможет он вам, метр! – ответил толстяк.

– Не угодно ли вам будет позволить нескольким членам братства св. Страстей провести день и следующую ночь в здешнем кастелянстве? Мы в этом сильно нуждаемся, чтобы отдохнуть и исправить нашу повозку, у которой сломались колеса. Мы рассчитывали сегодня вечером быть в Париже, но распутица совсем испортила дорогу, и мы не выберемся из Венсенского леса, сырость страшная. Мы добрые христиане, мессир, и смирные люди. Мы готовы заплатить за постой, если нужно.

– Хе-хе-хе! Звонкой и блестящей монетой, которую глаза будут видеть, а уши слышать. Ну, садитесь пока… Гумберт, подвинь стул, вот сюда, по другую сторону печки. А ты караульщик, можешь идти.

Караульщик поклонился и ушел. Гумберт пододвинул стул, на который и сел жонглер, после того как сенешал погрузился снова в свое кресло. Гумберт затворил дверь и остался около нее, в ожидании приказаний, которые сенешалу угодно будет дать, чего пришлось ждать не долго: разве когда-нибудь разговаривали без выпивки?

XIII

ЧЛЕН СВЯТОГО БРАТСТВА.

Сенешал дал гостю время обогреться, в чем тот, по-видимому, очень нуждался, а сам между тем приказал принести чашу с ипокрасом (вино с примесью мускуса и амбры), но жонглер попросил лучше вина, настоенного на пряностях.

Глотнув раза два, сенешал щелкнул языком и сказал:

– Ну, а теперь рассказывайте, гость, откуда вы и куда едете?

– Мы едем из Бордо, мессир. Осведомившись, что король, указом, данным в прошлом декабре, разрешил представление в Париже мистерий, которые до сих пор давались только в провинции, мы направились в этот большой город, где, говорят, более трехсот тысяч жителей, и надеемся заработать там честный кусок хлеба.

– О, я от всей души желаю успеха братству св. Страстей, к которым питаю предпочтение против всех других компаний того же рода. Но у них в Париже будет опасный соперник.

– Опасный? – повторил жонглер, поправляя на голове капюшон, точно будто почувствовав, что ветер дует ему в лицо.

– Говорят… я, впрочем, не знаю его, никогда не видел. Но говорят, что он удивительный комик.

Монах совсем открыл лицо.

– Кто это? – спросил он.

– А это король шутов, глава трупы бесшабашных ребят, он уже два года представляет на парижских рынках фарсы и шуточные пьесы (soties) и ему оказывают покровительство король и королева.

– А-а! Так это вы говорите о Гонене! Это большой хвастун, имеющий претензию, будто он выдумал эти soties, ой сильно вредит нашим мистериям, потому что во Франции чернь гораздо больше любить смеяться, чем плакать. Этот же Гонен намерен обратить свои soties в комедии, какие были во времена греков и римлян, а ведь язычники не имели никакого понятия о красотах христианства. Ох, большой плут этот Гонен! Следовало бы его повесить на Монфоконе. Он и трупу-то свою, которую он называет комедиантами, подобрал из самого сброду, что толчется на Дворе Чудес. Тут и воры, и мошенники, вся шваль большого города. Но разве же можно сравнить эти буфонады с благородным и религиозным зрелищем наших мистерий, которые длятся по нескольку дней и где требуется не менее трехсот участвующих.

Актер особенно протянул голосом число триста.

– Боже истинный! Так у замка стоит столько ваших товарищей?

– О, нет, мессир, к несчастью, не столько.

– Напротив, к счастью. Черт возьми! Триста человек! Да тут бы за один день поели все запасы в замке. У нас тут и жандармов-то не более 12-15 человек. Кстати, Гумберт, сходи узнай, что наши раненые? И приди мне сказать.

Пока слуга выходил из комнаты, жонглер медленно пошевелил пальцами, улыбаясь при этом, как будто вычитая сколько останется, если вычесть из пятнадцати пять.

– Сколько же вас всего? – продолжал сенешал.

– Здесь только остатки трупы, всего человек пятнадцать. Но в Париже мы соединимся с остальными членами братства, которые уже туда прибыли.

– Знаете, что мне пришло в голову, приятель, – начал сенешал. – Его высочество герцог Орлеанский находится теперь в замке, и вы могли бы иметь честь потешить его часик другой.

– Мы будем вам бесконечно признательны. Нам есть чем забавлять его на всю ночь…

– Ну уж вы днем его развлеките… А о ночи он не беспокоится.

– Он так любит спать?

– О, да! – так вы уж днем.

– Ладно. Мы и днем так утешим его, что он не станет ни есть, ни пить.

– Ну уж это плохо. Я очень люблю и пить, и есть. А если герцог не станет ни есть, ни пить, так и мне нельзя.

– Наши молодцы споют ему лучшие романсы: Парфенопекс (Parthenopex), Круглый стол, Св.Грааль, Рено де Монтобан…

– Ну уж! Я предпочитаю что-нибудь другое, чем ваши романсы. Тут все тянется долгая любовь, а герцог любит короткую, да и слог в них устарел.

– Так скажите, чего вы желаете: песен (lais?), или фаблио, или что-нибудь жалобное?

– Гм…гм.

– Песен? Ах, это понравится герцогу Орлеанскому – он ведь сам поэт; а для аккомпанемента у нас есть волынка, арфа, гусли, гудок, лютня, мандора…

– Аминь, аминь! Повеселите только нас хорошенько и вы увидите, как посыпятся динарии в вашу мошну.

– Первый, который упадет туда, не зазвенит.

– Значит насухо? Ну, тем больше причины позабавить нас; но разве, кроме песен, вы больше ничего не знаете?

– О, еще бы! Прибавьте к этому, что я сам мастер на всякие фокусы: кроме моего искусства играть в мистерию, я еще знаю много кое-чего.

– А, вы умеете представлять мистерии? Ну, так сыграйте нам, но мистерии… слишком серьезны. Не можете ли вы закончить чем-нибудь веселеньким, как это делает, говорят король шутов.

– Вы верно говорите о чертовщине и о нравоучительных представлениях? Жаль, в нашей повозке не много декораций… и потом, это слишком долго затянется.

– А без декораций разве нельзя сыграть?

– Трудно! Ах, позвольте! Я вспомнил, есть одна, которую легко построить, это одна из девяти подмостков, которые мы ставим, когда играем большие мистерии. Именно «Пасть адова».

– Господи! Что за название!