Король шутов

Никогда еще не было устроено более совершенного «шаривари», оно было исполнено по распоряжению Суда любви и исторически верно описано.

Герцог Орлеанский, который в это время опять подошел к Мариете, нисколько не подозревал даже, что маскарад этот имеет отношение к нему. Шум оглушал его, и если мешал ему разговаривать, то благоприятствовал разговору глазами и пожатием ручки.

Но вдруг все смолкло, даже сам Обер ле Фламен, которому нарочно завязали рот. Это привлекло внимание принца и заставило его слушать.

Савуази, изображавший одного из сатиров, начал следующую речь громким, хотя измененным голосом:

– Объявляем о посвящении мессира Обера ле Фламена в епископы рогатых, что он заслужил, сочетавшись браком с девицей Мариетою д'Ангиен.

– Чтобы вас черт побрал! Негодяи! – заревел Орлеанский.

Но он не мог продолжать. Мариете сделалось дурно и нужно было поддержать ее, толпа ревела «Шаривари!», а королева, вернувшись с неудачной охоты, громко звала его, говоря:

– Принц, слушайте же вместе с нами! Ожидайте своей очереди.

Савуази продолжал:

– По приговору Суда любви, предстоящий здесь кандидат примет посвящение от его светлости герцога Орлеанского, который вручит ему знаки его достоинства – митру с оленьими рогами и посох с рогами барана.

Оглушительный хохот пронесся по зале. Орлеанский, вне себя от гнева, бросился к сатирам и, вырвав из рук одного из слуг смоляной факел, замахал им.

– Это подлый фарс! – вскричал он. – Кто эти безумцы? Они осмеливаются касаться чести моей и госпожи де Кони. Клянусь Богом, что никто не выйдет отсюда прежде, чем я покажу ему как следует относиться к французскому принцу. Ну, долой маски!

Новый взрыв хохота ответил на это восклицание, и принц уже был готов осуществить свои намерения, как вдруг, вместо шести сатиров, которые скрылись в толпе, перед ним очутились шестеро других лиц, одетых в полотняные платья, которые, с помощью смолы, облеплены были паклей расчесанного льна, вида и цвета волос, по выражению Фруассара. Волосы здесь только для смягчения выражения: следовало бы сказать шерсть.

Эти импровизированные дикари, покрытые шерстью от головы до пяток, были никто иные как сам Карл VI, граф де Жуен, молодой и прелестный кавалер, мессир Карл де Пуатье, сын графа Валентинуа, мессир Ивен де Галь, молодой рыцарь де Фуа, побочный сын сеньора де Нантулье и сир Гюг де Гизей.

Орлеанский подбежал к ним, и «огонь вошел в лен», как выразился Фруассар, который рассказывает об этом происшествии следующее: «Пламя огня разогрело смолу, которой лен был прикреплен к полотну, полотняные и насмоленные рубашки высохли и распались, и огонь, дойдя до тела, сталь жечь его. А те, на ком они были надеты и которые чувствовали муки, стали горько и страшно кричать, и такая была беда, что никто не смел приблизиться к ним… Герцогиня Беррийская спасла короля от этой гибели, потому что сунула его себе под юбку и прикрыла его, чтобы затушить огонь, и сказала ему, ибо король хотел силой уйти от нее: – «Куда вы хотите идти? Вы видите, что ваши товарищи горят. Кто вы такой? Пора вам назвать себя». – «Я король». – «Ба, государь, так идите скорее надеть другое платье и покажитесь королеве, которая очень беспокоится о вас».

Нужно ли еще вырисовывать детали в картине, набросанной Фруассаром, описывать шум и гвалт этой сцены, когда около восьмисот человек хлынули через три или четыре выхода. Люди теснили друг друга, лезли куда попало, мяли под ноги других, пробирались по головам, с ревом и проклятиями, как во всякой суматохе, где каждый думает только о себе и кричит: «Спасайся кто может!» – Слышались крики: «Пожар! Пожар! Спасайте короля! Горю! Воды! Король замаскирован. Герцог Орлеанский поджог платье своего брата! Цареубийство! Братоубийство!»

Крики эти неслись из отеля «Сен-Поль» и расходились по всему Парижу.

Обер ле Фламен, геркулесовская сила которого до сих пор сдерживалась четырьмя старыми служаками, которые при первой тревоге поспешили улизнуть, мог теперь освободиться от пут, сбросил свой наряд и, подбежав к бесчувственной Мариете, схватил ее, в несколько скачков перелетел расстояние, отделявшее его от главного входа отеля «Сен-Поль», и вышел оттуда со своей дорогой ношей.

Тем временем пирамидальный буфет, девять полок которого гнулись под королевской посудой, тарелками, блюдами, тяжелыми золотыми кружками, чашками и вазами различных форм, – подвергался серьезной опасности.

– Эй, кузен, – говорил Этьен Мюсто королю шутов. – Посмотри, как твои музыканты опустошают буфет.

– Что же, эти бедняки корчат знатных господ, – ответил Гонен тоном сострадания. – Ты очень грубо выражаешься, кузен, – прибавил он. – Люди эти – философы, занимающиеся алхимией.

– А-а, да! Это дело важное.

– Именно. И они обходятся без кубов. Ты еще и не на таких наглядишься.

– Это когда я буду заведовать дворцовой полицией, да?

– Ты удивительно понятлив.

– Еще бы! На то я нормандец!

– О! Еще какой… Бедный король!.. Бедное французское королевство! Всякий тянет к себе.

– Кроме тебя, кузен.

Между тем шум не унимался. Говорили о пяти-шести погибших, в числе их называли сира Гюга де Гизей. Что же касается короля, то его наскоро перенесли в его комнаты и тщетно призывали его врача-астролога, которого дома не оказалось.

– Так как нам делать здесь нечего, – сказал король шутов, – ибо мы не имеем права делать мертвецов из живых, а наша астрология запрещает нам быть врачами, то лучше уйдем отсюда.

Выходя из отеля «Сен-Поль», они встретили Жеана Кокереля, врача Иоанна Неверского, которого наскоро потребовали во дворец, взамен отсутствующего королевского доктора.

VII

СУМАСШЕСТВИЕ КОРОЛЯ.

Неподалеку от отеля «Сен-Поль», построенного для того, чтобы, по словам указа 1364 года, служить торжественным отелем великих празднеств, напротив дворца де Турнель и близко к Бастилии, служившей и тюрьмой, и крепостью, возвышалась толстая стена, тянувшаяся от улицы Сен-Дени до Арсенала.

Стена эта защищала дворец, еще более чем Париж. На каждом углу отеля возвышалась башня, в которую можно было войти через низкую массивную железную дверь. Главная башня была шире трех остальных и заключала в себе две спальни, предназначенные для королевской четы. Первая из этих спален была бедна, грязна, уставлена кое-какой мебелью и старинной кроватью с давними занавесками: вторая была роскошно убрана; здесь мебель была черного дерева с резьбой, на обоях изображены были сцены из библейской истории. Напротив серебряного распятия удивительной работы, уставленного над аналоем также из черного дерева, висел прекрасный портрет отца Изабеллы Стефана II, рисованный фламандским художником.

На широкое ложе короля, с изогнутыми ножками, со спинкой с готическими украшениями, ложе, занимавшем половину комнаты, положили Карла VI, не подававшего никаких признаков жизни. Шамбелан Савуази и секретарь Ален Шартье несли его через обломки и разрушение до этой самой комнаты, куда последовали и все те из придворных, кто не пострадал на пожаре. Слышались плачь и рыдания: рыдал и герцог Орлеанский – невольная причина этой катастрофы. Среди всего этого уныния, слуга доложил Изабелле Баварской, распростертой у изголовья своего супруга, что, за отсутствием королевского врача, предлагает услуги свои врач герцога Неверского.

– Идите сюда, Жеан, – закричал герцог Бургундский, – и, с помощью Божьей, спасите короля, нашего государя.

Все посторонились, чтобы дать место метру Кокерелю.

Невежество и самодовольство были преобладающие качества этого шарлатана, сыпавшего при всяком случае латинскими фразами более или менее собственного изобретения. Такова была нравственная сторона его. Что же касается физических качеств, то это был человек с длинным туловищем и толстым животом, продолговатое лицо его оканчивалось козлиной бородой, из-под вдавленного лба сверкали глаза; голос был резкий, кричащий. Для большего престижа, он носил одежду колдуна и бесновался, как одержимый сильнейшим нервным припадком.