Страница 8 из 70
Ничего не сбывается. Ничего.
«Старший, если ты меня слышишь — прости. Я невероятный дурак…»
Для согревания он вместо бега жестоко выкрутил свои плащ и кафтан, насколько позволила боль. Шерсть согреет кое-как даже мокрая, а если идти без остановки — постепенно просохнет на ходу.
Одевшись, они двинулись вдоль реки под шум вернувшегося переката — Келегорм тяжёлым шагом, щенята бегом, наворачивая круги возле него. Под снегом здесь пряталась хорошая, прочная тропа — и если по ней кто-то и проходил, то следы надежно спрятались. А там, где их чуть не утопили, осталось воды едва выше колена. Детёныши тоже заметили и продолжали трещать на бегу:
— Ничего себе, как река тогда сердилась! Поднялась до самой травы!
— Турко, это на тебя, что ты с черными пришел?
— Зачем ты вообще с ними дружишь?
— Все как госпожа Мелиан говорила…
— Река сердилась на чужих.
— А почему же она их у дворца не задержала?
— Там же мост! Они в воду не входили. И примчались очень быстро…
— Вы видели Мелиан? — зачем-то спросил Келегорм. Болтовня детенышей немного отвлекала его от боли и холода.
— Видели, когда только приехали. Она была такая красивая, словно бабушка, только очень грустная, почти погасшая.
— Мы все сразу к ней пошли, как приехали, даже не умылись с дороги! Она в большом зале сидела, говорят, вовсе с места не сходила, пока мы не появились.
— И она нас обнимала и немного плакала. И называла нас всех «мои дети», даже папу, хотя она же не наша мама.
— А бабушкина.
— И сказала, что уходит, и ее сил почти не осталось, но все что есть, она оставит в Дориате, чтобы он нас немного охранял.
— И что каждый, кто ее дети, сможет позвать, и Дориат откликнется.
— Потом мы ушли спать, она ещё долго говорила с мамой и папой. Вроде бы про то, что все ее дети могут делать как она, защищать свою землю от зла, только сильно меньше, чем она.
— А утром ее нигде не было, совсем нигде. И весь большой зал был в опавших листьях. Даже из дворца никто не выходил…
— Тогда почему наш лес нас не защитил? — вдруг спросил Рино грустно. — Даже река чуть не утопила.
Они замолчали и перешли на шаг.
— Лес хотел вас защитить, как умел, — сказал Келегорм. — Скрыть следы. Спрятать под снегом.
— Но мы бы не проснулись, наверное…
— Лес просто глупый, — решил Рэдо. — И река глупая. Турко вошёл в реку, и она его чуяла, а нас нет. И сердилась. А когда мы попали в воду, то перестала.
— Из-за нее мы теперь мм-мокрые, и бегали тут!
— Я устал уже бегать, — пожаловался Рино, тяжело дыша, — а мне ещё холодно!
И оба посмотрели сверху вниз выжидательно — что скажет старший.
— Сейчас немного шагом, потом бегаешь дальше, пока можешь, — щадить мокрых на холоде будет только во вред. — Я понесу вас тогда, когда действительно не сможете идти. А сейчас тебе еще только кажется.
— Откуда ты знаешь? — возмутились щенята на два голоса.
— Меня учили. Одолевать усталость. Отличать ту, которую можно одолеть, от той, которую уже нельзя. Первая усталость всегда громко кричит о себе. Ее нужно перешагнуть, чтобы идти дальше.
— Но разве будет плохо сесть и греть друг друга? — не унимался Рино.
— Плохо. Бег греет надежнее и быстрее.
— Но ты же не бежишь!
— Я не могу сейчас бежать, — ответил он. — Вы за мной не угонитесь. А если я вас пожалею, вы замерзнете. Бегом, живо!
Враньем слова не были, правдой тоже, и щенки это поняли. Но его уже признали за старшего и подчинились, да и холод опять начал их донимать. Теперь они бегали тяжело, через силу, раскрасневшиеся и взлохмаченные — но бегали, не то сообразив, что шагом слишком холодно, не то по-щенячьи поверив вескому слову старшего.
Ветра тут по-прежнему не было. В стороне и позади них свистело в макушках деревьев, но здесь, на коричнево-серебристом берегу черной реки, не колыхалась ни одна ветка, ни травинка, торчащая сквозь снег, не вздрагивала даже. Это поистине спасало. На давешнем ветру продержаться мокрым тяжело было бы и здоровому воину, не говоря уж о мелких.
Финдарато рисовал бы это тонким углем по бумаге цвета облачного неба…
«Нет, — сказал двоюродный брат Финдарато из его памяти, — сперва я принес бы тебе сухой плащ».
«Вот я и спятил вовсе», — ухмыльнулся Келегорм.
«Или наоборот».
«Уже плевать. Среди своих и голову сложить веселее».
«Прежде я бы тебя не дозвался».
«Зачем я тебе, после прошлого?»
«Лучше подумай, зачем тебе я».
«Брат, я сомневаюсь, что готов услышать ответ…»
Он не увидел, но ощутил невеселую улыбку Финдарато где-то в глубине, и было это больнее, чем то, что он чувствовал с каждым шагом. Снова тряхнул головой, возвращая себя в здесь и теперь. Отвлекаться нельзя, напомнил Келегорм себе. Отдыхать нельзя, не только из-за холода.
Любоваться холодными берегами, должно быть, не стоило тоже.
Мелкие сломались на третьем круге борьбы с усталостью. Рино шлепнулся вновь, и не смог подняться сразу. Опасаясь наклоняться, Келегорм подождал, когда Левый Щенок все же встанет, и протянул ему руку.
— А теперь… мы можем… уф… отдохнуть? — спросил Рэдо.
— Я понесу вас, пока могу, — сказал Келегорм и поочередно подтянул их на руки. — Нельзя задерживаться.
— Тебе тяжело, — сказал удивленно Правый. Натянул на себя край темного плаща. — А в тот раз не было.
— Это моя забота, — отрезал он, стараясь шагать как можно более спокойно и плавно. Вскоре приноровился и смог идти почти также быстро, как без щенят.
Кажется, все еще не так плохо… Если не думать о том, что руки заняты, и быстро выхватить меч невозможно.
Келегорм снова взялся считать шаги, не сомневаясь, что мелкие уснут, едва согреются. Они единственное тепло, которое было — потому что ходьба согревала не слишком хорошо, ее едва хватало, чтобы не пустить холод совсем глубоко.
Примерно две свечи времени спустя, когда он услыхал шум впереди, руки все еще были заняты. Прибрежные кусты расступились, открывая затихавший бой, и Келегорму хватило одного взгляда, чтобы понять случившееся.
Группа разведчиков Карантира — выживших он узнал — нагнала заградительный отряд серых… не так давно. Теперь не осталось ни группы, ни отряда — лишь несколько еще живых эльда среди мертвых тел. Обойти их все равно было нельзя, остановиться он опоздал, и Келегорм только пошевелил плечами, распахивая плащ — пусть будет видно, что он не один. Тогда, быть может, не успеют подстрелить.
Это было что-то вроде колдовства — каждый, кто его видел, замирал статуей, что черный, что серый.
Трое воинов Карантира, один изрядно ранен. Четверо серых, растративших стрелы и схватившихся за мечи — в ближнем бою они слабее, и четверо против троих даже не перевес.
Двое с половиной, посчитал он холодно. Один здесь не помощник. Это не подмога, это последняя насмешка. Даже если отдать мальчишек одному из воинов и допустить, что второй сможет его довести — и что он получит от этого бегства? Крики и плач всю дорогу?
Уже ничего. И здесь он опоздал.
— Уцелевшим — разойтись, — сказал он хрипло, становясь между серыми и черными. Горло рвануло, рычать Келегорм не собирался — но получилось не хуже.
Попятились все. Глупцов сходу назвать его по имени среди разведчиков, к счастью, не нашлось.
Проснувшиеся щенки заворочались у него на руках, завертели головами, пытаясь понять, что происходит.
— А что нам ответить, когда спросят о тебе? — требовательно спросил старший из оставшихся — когда-то ювелир и камнерез, вспомнил Келегорм, теперь из лучших мечников, умелый и жестокий.
— Ответь, что видел. Я ранен и только задержал бы вас.
Разведчик опустил взгляд, глаза его расширились, и Келегорм понял, что тот видит кровь на его рубахе. И даже, наверное, немало крови.
— Зачем ты здесь?
— Я так решил.
Разведчики попятились к лесу, шагнули за деревья — и тут с легким свистом боль клюнула Келегорма в спину справа. Вторая стрела прошла над ухом, вонзившись в землю, словно ее пустили детские неуверенные руки. Он остался стоять, окаменев и надеясь, что не слишком переменился в лице. Пусть не видят, пусть думают, что стрелявший промахнулся, что стрела была только одна…