Любовники. Плоть

– Не берите в черепа… в головы. Зугу давно готов построить новую машину, получше. А прогулка будет приятной и полезной. Идти всего один… километр? Или что-то в этом роде.

Хэл бросил маску и очки в машину, куда озановцы уже сложили свою экипировку. Взял чемодан из отделения, расположенного за задним сиденьем. Чемодан гаппта он оставил там. Не обошлось без укола чувства вины, ведь в качестве подопечного Порнсена он должен был предложить свои услуги.

– Да ну его к Ч, – буркнул он и обратился к Фобо: – Вы не боитесь, что автомобильные костюмы могут украсть?

– Виноват? – переспросил Фобо, обрадованный возможностью узнать новое слово. – Украсть – это что значит?

– Взять незаметно принадлежащую другому собственность без разрешения владельца и сохранить ее для себя. Это преступление, наказуемое по закону.

– Преступление?

Хэл решил не развивать эту тему дальше и быстро пошел вперед по дороге. За ним шел гаппт, раздраженный перепалкой и тем, что подопечный нарушил этикет, заставив его самого нести свои же вещи. Он крикнул:

– Не слишком далеко загадывай, ты… наврум!

Хэл не обернулся, но прибавил шагу. Сердитый ответ, готовый уже сорваться с его уст, испарился. Он краем глаза заметил в зеленой листве полосу белой кожи.

Только на краткий миг – мелькнуло и пропало. И не было уверенности, что это не белое птичье крыло, развернувшееся в тени.

Хотя вообще-то была.

Ведь на Озанове никто не видел ни одной птицы.

Глава седьмая

– Сю Яроу. Сю Яроу. Вухфвайфву, сю Яроу.

Хэл проснулся, не поняв со сна, где находится. Через миг вспомнил, что спал в одной из мраморных комнат среди развалин. В дверной проем лился свет луны, и был он ярче, чем на Земле. Лунный луч пал на что-то маленькое, свисающее головой вниз с дверного проема, ярко блеснул на влетевшем мелком насекомом. Мелькнуло нечто длинное и тонкое, схватило летуна и мгновенно втянуло в разинутую пасть.

Ящерица, одолженная сторожами развалин, надежная охрана от вредной живности.

Хэл повернул голову, выглянул в открытое окно. Там сидел еще один ночной ловец, постоянно ощупывавший языком свободную от москитов зону.

Из-за этого омытого луной узкого прямоугольника прозвучал голос. Хэл старательно прислушался, будто таким образом мог заставить тишину снова уступить голосу, но тишина длилась и длилась. Потом вдруг Хэл вздрогнул и развернулся – за его спиной послышалось пыхтенье и легкое постукивание. В дверях стояла тварь размером с енота. Квазинасекомое, из породы так называемых жуков-с-легкими, рыскающих в ночном лесу. Такого причудливого развития членистоногих на Земле не наблюдалось: в отличие от своих земных сородичей, они имели возможность доставлять себе кислород не только посредством трахей: позади пасти раздувались и опадали два хорошо различимых мешка, как у лягушки. Это ими пыхтел ночной гость.

Несмотря на зловещую форму легочного жука – он был похож на богомола, – Хэл не встревожился. Фобо сказал ему, что эти жуки для человека не опасны.

Вдруг комнату прорезал пронзительный сигнал будильника. На койке у стены проснулся и сел Порнсен, тотчас же увидел насекомое и завопил. Оно поспешно бросилось прочь. Шум, издаваемый механизмом на руке Порнсена, смолк.

Порнсен снова лег и простонал:

– Шестой уже раз эти сибные жуки будят меня!

– Отключи будильник, – посоветовал Хэл.

– Чтобы ты прокрался наружу и пролил свое семя на землю, – буркнул в ответ Порнсен.

– Ты не имеешь права обвинять меня в столь нереальном поведении, – ответил Хэл.

Но ответил машинально, без всякой злости. Он думал о том голосе.

– Сам Предтеча сказал, что никто не выше укора, – пробормотал Порнсен. Он вздохнул и продолжил, постепенно проваливаясь в сон: – Интересно, верен ли слух… сам Предтеча может быть на этой планете… смотрит на нас… предсказал… а-хаа…

Хэл сел в койке и смотрел на Порнсена до тех пор, пока дыхание гаппта не стало ровным и тихим. Да у него и самого веки отяжелели. Конечно же, этот тихий вкрадчивый голос, говоривший на непонятном языке – не земном и не озановском, ему приснился. Наверняка так и было: голос принадлежал человеку, а они с гапптом тут единственные гомо сапиенсы на двести миль в любую сторону.

И голос был женский. О Предтеча, снова услышать женщину! Не Мэри. Вот ее голоса он точно не хотел бы услышать снова, и даже о ней хотел бы ничего больше не слышать. Она была единственной женщиной, которую он – осмелится ли он это сказать? – имел. Это было печальное, отвратительное и унизительное испытание. Но оно не избавило его от желания – как хорошо, что Предтечи здесь нет и он не прочтет мысли – встретить другую женщину, которая подарит ему, быть может, тот восторг, которого он никогда не испытывал, разве что в момент пролития семени, а это – спаси его Предтеча! – было, он уверен, бесцветно и плоско по сравнению с тем, что его ждет…

– Сю Ярроу. Вехву. Се мфа, ж’нет Тастинак. Р’гатех ва ф’нет.

Хэл медленно поднялся с койки. Шею сковало льдом. Шепот действительно шел из окна! Хэл глянул туда – очертания изящной женской головки чуть клонились в сторону в окне, словно в коробе лунного света. И этот короб внезапно стал каскадом. Лунный свет мягко обтекал плечи. Белизна пальца перечеркнула черноту губ.

– Пу ваму ту бо чу. Е’утех. Силахс. Фвунех. Фвит, силфвуплех.

Оцепенелый, но послушный, будто его накачали гипно-липно, он двинулся к двери. Но по пути все же нашел в себе силы, чтобы оглянуться на Порнсена и убедиться, что тот спит.

На мгновение рефлексы едва не возобладали над ним и не заставили его разбудить гаппта. Но Хэл отдернул руку, протянувшуюся было к Порнсену. Нельзя не воспользоваться предоставленной возможностью. Тревога и страх в женском голосе сказали ему, что она в отчаянном положении и нуждается в его помощи. И очевидно было, что она не хочет, чтобы он будил Порнсена.

Что сказал бы Порнсен, что сделал бы он, если бы знал, что за дверями комнаты – женщина?

Женщина. Почему она оказалась в этом месте?

Что-то знакомое звучало в ее словах. Создавалось неясное, ускользающее впечатление, что язык этот он должен узнать.

Но нет, не узнавал.

Хэл остановился. О чем он только думает? Если Порнсен проснется и глянет на койку, проверяя, на месте ли его подопечный…

Он вернулся к койке и запихнул под одеяло чемодан, который ему выдал опекун. Свернул куртку и положил ее впритык к чемодану так, что часть куртки выползла на подушку. Может, Порнсен спросонья примет темное пятно на подушке и выпуклость под одеялом за Хэла.

На цыпочках, босиком, он снова двинулся к двери. Ее охранял предмет примерно восьми дециметров в высоту: скульптура архангела Гавриила, бледная, с полураскрытыми крыльями, правая рука вознесла над головой меч.

Если какое-либо существо чуть крупнее мыши приблизится на расстояние двух футов, оно окажется в излучаемом статуей поле, и тут же включится сигнал, передаваемый на серебряный браслет со звуковым генератором на руке у Порнсена. Генератор пронзительно взвоет – как только что, при появлении жука, – и Порнсен вынырнет из глубин сна.

Статуя не только охраняла их от непрошеных гостей: она гарантировала, что Хэл не выйдет из комнаты незаметно для гаппта. Поскольку развалины не имели канализационной системы, у Хэла был единственный повод выйти наружу – чтобы облегчиться. Но гаппт непременно увяжется за ним.

Хэл взял мухобойку. Ее трехфутовая рукоять была сделана из гибкого дерева. Слишком мала, чтобы поле среагировало на нее.

Очень осторожно, дрожащей рукой он отодвинул статую от входа. Малейший наклон в ту или иную сторону – и сработала бы тревога. К счастью, именно в этом месте с каменного пола убрали мусор, копившийся столетиями. И камень был гладким, отполированным подошвами целых поколений здешних обитателей.

Оказавшись снаружи, Хэл обернулся и поставил предмет на прежнее место. Потом с колотящимся сердцем – мышцы гудели, будоражила перспектива встречи с незнакомкой – он свернул за угол.