Страница 8 из 10
Мужик в штатском заинтересовал Лавра, и тот пристально следил за каждым его шагом. Впрочем, интерес к нему тотчас пропал бы, если бы объект проследовал мимо Таганского военкомата. На кой он ему сдался? Мало ли шляется всяких по Москве…
Но мужик повернул к его старому корпусу и по-хозяйски вошел в парадное.
«Наш!» – обрадовался Лавр.
С тех пор, стоило высокому появиться в поле зрения, бандит не спускал с него глаз.
Свою криминальную карьеру Лаврушка начинал с девяти лет обычным форточником. Уже в этом нежном возрасте он отлично разбирался в ценах на краденое: что и сколько стоит у барыг, на московских барахолках и блошиных рынках. А потому безошибочно определял, какие вещички следует прихватить из чужой квартиры в первую очередь.
Повзрослев и увеличившись в габаритах, он уже не пролезал в форточку. Пришлось переквалифицироваться в телефониста[27]. Эта воровская специальность была интереснее, но требовала большего мастерства, так как работать приходилось в присутствии хозяев квартиры.
Незадолго до войны Дед Сафрон повелел ему учиться на карманника. «У тебя пальцы настоящего музыканта, – сказал он. – Такими лучше всего подрезать сумки и карманы в набитом пассажирами транспорте. А станешь марвихером[28] – все остальное покажется сущей безделицей…»
Авторитетные блатные поговаривали, будто и сам Дед Сафрон в юности неплохо чистил карманы. Начинал простым ширмачом – заходил в транспорт, держа в руке какой-нибудь предмет: пиджак, сверток, букет цветов… и, прикрываясь им, орудовал в карманах попутчиков. К шестнадцати годам стал хорошим щипачом, работал в группе, используя исключительно ловкость рук. Двое отвлекали жертву, а Сафрон опустошал ее карманы.
Постепенно дорос до марвихера и с тех пор пользовался общественным транспортом исключительно в качестве пассажира. А таланты своих чувствительных пальцев раскрывал в шикарных московских ресторанах, в театрах и даже на похоронах. Пальцы у него были удивительные. В антракте спектакля он мог вытащить из кармана курившего рядом мужчины часы лишь для того, чтобы узнать время. Или дорогую зажигалку исключительно с целью прикурить.
Предсказание Деда Сафрона сбылось: освоившись и набив руку, Лавр действительно почуял небывалую уверенность и безошибочно определял будущую жертву – человека небедного и в то же время несобранного, рассеянного. Таковые подходили лучше всего. Но что особенно важно, он научился распознавать тихарей из уголовки.
Поймать профессионального карманника всегда было крайне сложно. Для начала требовалось вычислить его среди огромной массы людей. Это означало, что охотникам (чаще это были сотрудники МУРа) надлежало владеть огромным багажом знаний. Типичная внешность, особенности поведения, мимика, взгляды… Но и этого было недостаточно. Почуяв опасность, карманник мгновенно скидывал добычу на пол, после чего доказать его вину становилось невозможно.
«Огласить предъяву» можно было только в одном случае: когда карманника ловили с чужим кошельком в руках. Провернуть такой финт могли далеко не все оперативники – требовались настоящие виртуозы. Их-то Лавр и навострился отличать в однородной толпе простолюдинов.
Самыми опасными противниками оказались как раз тихари из МУРа. Эти так ловко маскировались под обычных граждан, что раскусить их стоило огромных усилий. Они мастерски прикидывались пьяницами, бездомными, торгашами, а иногда и… ворами-карманниками. Едет такой в старом тесном травмайчике и едва заметной мимикой подначивает настоящего вора: «Давай, чего дрейфишь? Смотри, как я лихо работаю!..» Р-раз – и вытащит шмеля[29] у своего же подставного. Настоящий карманник, подстегиваемый чужой удачей, тут же лезет в карман ближайшей жертвы. И, конечно же, попадается тепленьким.
Прежде чем приспособиться и научиться распознавать этих ушлых «товарищей», Лавр трижды едва не оказался в их лапах. После стал умнее, осторожнее. Если что не нравилось или кто-то казался подозрительным, к работе не приступал и без раздумий линял в другое место.
Вот и этот высокий тихарь, ежедневно шастающий в старый корпус Таганского военкомата, сразу ему не понравился. Обычные армейские офицеры – даже те, кто ходил по улицам Москвы в штатском, – держались просто и скромно. Встречались, правда, и такие, которые выпячивали грудь с «иконостасом». Или несли себя с гордым петушиным видом, презрительно не замечая никого вокруг. Дескать, вот я какой – прошел огонь и воду!..
Этот замечал все. И по едва уловимым внешним признакам – по взгляду, по походке, по положению головы и рук – Лавр безошибочно определил, что имеет дело не с затрапезным военкомовским служакой, а с кем-то более серьезным и опасным.
Небольшую, пропахшую хлоркой и горелыми сухарями столовку при бухгалтерских курсах посещала почти вся округа: продавцы из бакалеи «Промторга», мастера из ближайшей парикмахерской, какие-то работяги в засаленных робах и, разумеется, работники Таганского военкомата.
Прошвырнулся по ее блевотному нутру и Лавр. Не снимая фуражечки, вразвалку прошелся вдоль очереди, заглянул через плечо молодой девицы. И пошел прочь к выходу, потому как не привык к таким жидким харчам.
Высокий тихарь посещал столовку не один. Который день подряд за ним увязывался молодой парень лет двадцати четырех. Сержант или младший офицер, не имевший опыта работы. Это было заметно по уважительному взгляду, которым тот «облизывал» старшего напарника. Вот и сегодня эта парочка направилась обедать вместе.
– Возвращаются, – заметил Лавр вышедших из столовки. – Что там вокруг?
– На Марксистской тихо, – буркнул все еще надутый Валька Неукладов.
– В сторону Воронцовской тоже никого, – вторил ему Косой.
– Тогда айда за мной…
Дав мужику с пареньком отойти на полсотни метров, троица покинула лавку под кустами сирени и двинулась следом…
Сегодняшний день был решающим. Ранним утром, напутствуя молодежь перед отправкой в Глотов переулок, Дед Сафрон сказал:
– Сегодня в Таганском заканчивают лопатить дела бывших вояк. Если не заметите ничего необычного, то вечером – как сгинет толпа военкомовских – приступаем…
Оценив груз ответственности, Лавр не спускал глаз со всех, кто заходил и выходил из старого корпуса. С замиранием сердца следил за проезжавшими мимо автомобилями. Он изучал каждую мелочь; прислушивался к голосам, доносившимся через распахнутые окна, и даже принюхивался. И не находил ни одной детали, отличной от тех, что он наблюдал двумя днями ранее. Все было точно так же: несуетливо, буднично. Только когда утром Лавр снова увидел высокого тихаря, одна деталь немного удивила его. На подбородке у мужика белела какая-то отметина. «Пластырь! – приглядевшись, догадался племянник Сафрона. – Порезался и заклеил пластырем…»
Вечером, около шести, Лаврушка сбегал к телефону-автомату на Воронцовскую улицу, позвонил на городскую хату, где ждал Дед Сафрон, и произнес условную фразу: «Профсоюзное собрание отменяется, домой вернусь вовремя». Это означало, что ничего подозрительного за третий день наблюдения не замечено, никто из сотрудников военкомата не думает о готовящемся налете.
В половине седьмого опустело основное здание Таганского военкомата. В течение следующего часа остатки служивого люда покидали старый корпус.
Без четверти восемь в Глотов переулок на легковушке прибыли Дед Сафрон и Беспалый. Постепенно подтягивались к месту будущих событий и остальные кореша.
– Нарисуй обстановку, – приказал Дед.
– В старом корпусе осталось пятеро. Два казачка[30] сидят на входе, три швейцара в большом кабинете, – отрапортовал Лавр.
– Копошатся с делами?
– Точно.
– А что в основном?
– Там только охрана. Двое. Занимаются уборкой.
27
Телефонист – вор, проникающий в квартиру под видом телефониста.
28
Марвихер – привилегированная каста карманников, работающих только руками. Марвихеры интересовались исключительно кошельками состоятельных людей, иностранцев.
29
Шмель – кошелек.
30
Казачок – рядовой охранник, низший чин, человек на побегушках.