Страница 3 из 4
Немедленно по приезде П.И. в Москву, Н.Г. Рубинштейн предложил ему написать что-нибудь для исполнения в одном из концертов музыкального Общества; предложение это вполне соответствовало желаниям самого композитора, и он немедленно принялся за работу. Квартира Н.Г. Рубинштейна имела то неудобство, что рядом помещался фортепианный класс и долетавшая оттуда музыка была большой помехой, не говоря о времени, когда упражнялся на скрипке Шрадик. Были, конечно, и свободные часы, но сравнительно немного, а работать поздно вечером П. И. никогда не любил и прибегал к этому средству в самых крайних случаях спешной работы. Нужда, как говорят, научит калачи есть, научила она и П.И. находить удобное для занятий композицией место и притом место в высшей степени оригинальное. Тогда существовал против манежа на Неглинной трактир «Великобритания», бывший в 50-х годах главным местом студенческих собраний, потому что он был ближе всех в помещениям казеннокоштных студентов университета, проводивших в этом трактире едва ли не все свое свободное время. В 1866 году казенных квартир для студентов уже не существовало, обитатели их разбрелись по всему городу, и прежний характер «Великобритании» утратился. В том же доме и теперь есть трактир, но он помещается внизу, а прежний был в верхнем этаже; по вечерам там было шумно и многолюдно, но утром обыкновенно посетители отсутствовали, кроме, разве, нескольких студентов, игравших на бильярде; остальные залы, довольно большие и высокие, бывали почти пусты. В этих залах, сидя за чаем, с карандашом и нотной бумагой в руках, молодой композитор набросал эскизы нескольких из своих первых сочинений; вследствие малого числа посетителей трактирный орган молчал, что имело особенную привлекательность для музыканта, убегавшего от музыки из своей квартиры.
Новое сочинение, концертная увертюра С-moll, было вскоре окончено, но Н.Г. Рубинштейну оно не понравилось, и потому осталось не исполненным; эта увертюра в настоящее время и находится в бумагах покойного в Клину, или у С. И. Танеева; мне никогда не приходилось ни видеть увертюру, ни слышать что-либо из нее. Неудача с первым сочинением, написанным в Москве, не могла не отозваться болезненно на душе автора, но видно было, что он не был избалован отзывами вообще, ибо хотя немного посердился на придирчивость и бездоказательность, как он говорил, критики Н. И. Рубинштейна, но готов был немедленно приняться за другое сочинение, лишь бы добиться исполнения в концерте музыкального Общества, только времени до конца сезона оставалось слишком мало и о новом сочинении нельзя было и думать: тогда П. И. предложил одну из работ, написанных еще в петербургской консерватории: концертную увертюру F-dur для маленького оркестра. Эту увертюру Н. Г. Рубинштейн согласился исполнить, но с тем, чтобы она была переделана для большого оркестра с тромбонами, что повлекло за собою значительные изменения в самой форме сочинения. Г. А. Ларош, знавший увертюру в первоначальной редакция по исполнению в петербургской консерватории, говорил, что в новом своем виде сочинение это проиграло относительно стройности формы и цельности характера. Как бы то ни было, но переделанная увертюра была исполнена 4 марта 1866 года в бенефисном концерте Н.Г. Рубинштейна и хотя не имела блестящего успеха, но заставила, особенно музыкантов, обратить внимание на молодого композитора. Сочинение это никогда потом более не исполнялось и не было напечатано. Партитура его, должно быть, уцелела, но где находится в настоящее время – неизвестно; я был уверен, что она хранится в консерваторской библиотеке, но в недавнее время, наведя справки, узнал, что ее там нет; стоило бы поискать эту увертюру и напомнить о ней путем издания или исполнения. Для начинающего композитора даже та легкая тень успеха, который он имел в концерте 4 марта, имела большое значение, он жаждал поддержки и поощрения, но до того времени почти не встречал ни того, ни другого. В петербургской консерватории, правда, при выпуске он получил серебряную медаль за экзаменационное сочинение, о котором я упоминал, но само сочинение, весьма значительное по объему, прошло незамеченным; только месяца два спустя влиятельный в то время музыкальный критик Петербургских Ведомостей поместил о ней коротенький отзыв, не значительный по содержанию, но очень обидный по своему высокомерно-презрительному тону.
В эту зиму П. И., кажется, не написал ничего больше, если не считать первоначальные наброски первой симфонии Зимние Грезы, оконченной гораздо позже. Быть может в эти же первые месяцы пребывания в Москве была им написана аранжировка для левой руки Perpetuum mobile из первой сонаты Вебера, сделанная по просьбе Н.Г. Рубинштейна для употребления в виде технического упражнения в его фортепианном классе, но, быть может, что это сделано и годом позже; во всяком случае аранжировка эта была напечатана несколько лет спустя. П.И. в этом же году сделал аранжировку в четыре руки для фортепиано концертной увертюры А. Г. Рубинштейна Иван Грозный; работа эта была сделана за 15 руб., что по тогдашнему времени было хорошей платой, ибо русские композиторы получали за свои произведения весьма небольшое вознаграждение, так, например, Даргомыжский, продавая тогда же свои новые романсы, сам назначал им цену от 5 до 20 руб., смотря по предполагаемой им вероятности их успеха. В этом же году отдан был П.И. Юргенсону перевод учебника инструментовки Геварта, сделанный еще в Петербурге по указанию А. Г. Рубинштейна. В этом переводе есть несколько примечаний переводчика и два или три примера из Глинки, которыми П.И. дополнил примеры оригинала.
Москва, как город, не понравилась в первое время ее будущему поклоннику. Правда, он придавал большое значение памятникам московской старины, восхищался живописными видами Кремля и других частей города, но его грязные, топкие тротуары, отсутствие удобств для людей с очень небольшими средствами его возмущали и он всеми своими симпатиями принадлежал Петербургу, далеко превосходящему Москву в этих элементарных удобствах. Конечно очень важную роль в этих симпатиях имели и личные отношения; в Петербурге оставались отец, братья, бывшие тогда еще в училище правоведения, к которым он, будучи 10 годами старше, относился с какой-то отеческой нежностью, многое друзья и товарищи юности. Влечение к Петербургу было у П. И. так велико, что несмотря на скудность своих средств, он съездил однажды в Петербург ради одного или двух дней, там проведенных, благодаря какому-то празднику. Впрочем и поездка обошлась недорого: он ездил конечно в 3 классе, стоившем тогда за весь путь до Петербурга 4 рубля. К числу притягательных сил Петербурга принадлежал А. Г. Рубинштейн, которого молодой артист почти обожал, как артиста и человека, а его московского брата он в то время еще очень мало знал. Между своими новыми товарищами по преподаванию Чайковский познакомился с И. Венявским, А. Дором и Б. Вальзек.
В квартире Рубинштейна П. И. поселился довольно удобно. Сам Рубинштейн дома никогда не обедал, а П. И. брал себе обед из меблированных комнат этажом выше в том же доме, где они и теперь находятся. Обед состоял из двух блюд, стоил 25 копеек и был, конечно, довольно плох. Иногда вместо этого обеда П.И. отправлялся в тогдашний Московский трактир Гурина и съедал там тарелку суточных щей с кашей, которые он любил. Вечером И. И. как я уже говорил, не работал, а потому проводил время либо в гостях, либо в театре. Любезные свойства характера, которые он сохранил до конца дней, привлекали к нему всех, кому случалось приходить с ним в соприкосновение, вследствие чего круг его московских знакомств быстро расширялся. Не говоря о членах тогдашней дирекции музыкального Общества, радушно принимавших у себя многообещающего молодого человека, многие из лиц московского общества интересовались им и приглашали его к себе. П. И., не чувствовавший особенной склонности ни к чему, сколько-нибудь напоминавшему светскую жизнь, пользовался сравнительно мало этими знаками расположения к нему, скорее он предпочитал провести вечер у меня или у П.И. Юргенсона, где иногда играли в карты, а потом ужинали. Театры брали также немало вечеров; Большой театр, хотя имел в составе труппы таких выдающихся артисток, как А. Д. Александрова (Кочетова) или И. И. Оноре, но оперный репертуар и ансамбль исполнения стояли на уровне очень невысоком. Гораздо более интересовал молодого петербуржца, бывшего страстным любителем драматической сцены, Малый театр с его образцовой труппой и безукоризненным ансамблем. П. И. был восторженным поклонником Островского, в то время его пьесы исполнялись так, как никогда и нигде исполняться не будут. Островский в своих созданиях с рельефностью ваятеля запечатлел дореформенные типы московской жизни; тогда еще родные братья и сестры героев и героинь его комедий встречались везде, так что исполнителям можно было копировать живую натуру; теперь наружные, по крайней мере, формы этих типов изменились, а прежние почти обратились в предание и олицетворять их приходится уже по воспоминаниям. Вообще Малый театр был, как и теперь, одним из лучших, украшений Москвы и далеко превосходил сцену Александрийского театра в Петербурге.