Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 26 из 30

Вернувшийся в сумерках брат первым делом отвязал обоих.

– Не надо больше верёвки, – строго сказала смелая, трогая подушечками пальцев ожог на животе своего зверя. Он улыбался ей сверху вниз. Теперь уж точно не изображал улыбку, а именно улыбался.

– Разумная, – позвал брат.

Они ушли в темноту.

Мне тыкались в шею губы. Пора идти спать. Я зевнула, потянулась, Мои ноги оторвались от земли. Скоро я уже лежала на мягкой подстилке убежища. Засыпать было хорошо, тепло. Меня гладили по голове, легонько щипали за грудь и бёдра, тыкались в лицо и горло губами, но я всё равно заснула.

Проснулась первая. Должна была, но оказалось иначе. В упор смотрели два голубых глаза. Улыбнулась ему, потянулась. Он приник ко мне тесно. Неудобно было при сёстрах… Насилу вырвалась, поползла к выходу, он за мной, недовольный, фыркающий. У входа выпрямились. Брат сидел у ствола и примеривался привязать сразу двоих: высокого темноволосого, держущего в длиннопалой лапе руку разумной, и крепкого рыжего, не сводящего травяных глаз с сидящей у огня доброй.

Брат вскочил на ноги, не выпуская верёвок, его брови сурово сошлись к переносице.

Я покраснела.

– Не виноват он…

«Он», мой зверь, тяжело дышал рядом и загнанно глядел на брата.

– Он ко мне хочет… а мне неловко при сёстрах.

Брат вздохнул, успокаиваясь.

– Возьми его за руку… Отведи на то место, на поляне, у дерева. Я постелил там…

Я скованно нашарила гладкую как руку лапу под взглядами и повела его за собой. С поляны было никого не видно. Тишина, только птицы щебетали. Он ещё нервничал, оглядывался, словно подозревал, что брат передумает и догонит, а потом… Что потом? Уж брат не станет никого убивать из жестокости. Лапа крепко сжималась вокруг моей руки. Я раздумывала, как успокоить его. Вспомнила первые слова первого, как его порадовало, что смелая стала нагой, как он. Пускай помурлычет.

Я высвободила руку. Он резко остановился. Я встала на насыпанную братом сухую жёлтую траву, взялась за подол платья, потянула наверх.

Он смотрел на меня достаточно долго, чтобы мне захотелось скрестить руки на груди. Он потянулся лапой и убрал их, заменил своей горячей чистой лапой. Он не гладил, а скорее ощупывал меня. Пару раз склонялся, чтобы коснуться губами избранных мест, потом сообразил, что сидя будет удобнее. Посадил меня к себе на руки, а потом, я и глазом не успела моргнуть, уже лежал на мне. Я не стала останавливать его, хотелось увидеть его успокоенным и довольным.

Зверей становилось больше. Брат реже связывал их – им это было обидно, а мы больше не боялись. К тому же, от верёвок оставались ожоги, и жалко было, что им больно. По утрам и вечерам приходилось разбредаться из тёплого, но тесного убежища. Ночью животные оставались снаружи, грея друг друга спиной к спине. Я просила брата передать своему, что лицом к лицу было бы теплее. И брат передал мне его ответ: «Я не стану обниматься с сообразительным, как с тобой».

Днём животные уходили за скалу, что-то делали у леса по наставлению брата. Брат уходил за новой парой зверей.

В один вечер мы сидели у огня. Слева от брата ютилась младшая, а справа уже было некому. Вид у брата был утомлённый и озадаченный:

– Неловко получилось… – несколько раз произносил он, ни к кому не обращаясь.

Бодрый переглядывался с гордым, и их морды разрезали улыбки. Кажется, они были уверены, что если брат заметит, им влетит.

Сёстры двинулись к убежищу, засыпая, животные устраивались у входа, а брат сидел и раздумывал.

Утром мы нашли его на том же месте. Неловко прошли мимо, и уже вернулись из леса – он был на прежнем месте. Нас всех беспокоило его состояние. Сёстры отправили к нему разумную, звери – первого, сообразительного. Они заговорили с ним на разных языках, стараясь не мешать друг другу.

Разумная: Что беспокоит тебя, брат наш?

Сообразительный: Она осталась одна. И он один.

Разумная: Мы с сёстрами боимся за тебя…

Сообразительный: Он никогда не оставался один. Ему плохо.

Разумная: Ты бледен…

Сообразительный: …да, вряд ли он пара такой тонкой юной девочке…

Разумная: …плохо ешь и спишь.

Сообразительный: …но ты же не дашь ему сгинуть?

Разумная: Мы ведь не потеряем тебя? Не расстанемся с тобой?

Брат повернулся от одного вопрошающего взгляда к другому. Вскочил и побежал через поляну, не догонишь.

Мы беспокоились. Сообразительный повёл нас смотреть на то, что они делали за скалой. Я не понимала, что там можно смотреть. Знаю, они ломали зачем-то деревья, но чего смотреть на пеньки? Звери были оживлены, как будто предчувствовали, что их похвалят, только хвостами за неимением не виляли. Нетерпеливый тащил меня за руку, я едва поспевала, он дёргался поднять меня на руки, я решительно останавливала его. Знаю, как там кататься в его руках, когда он подскакивает от нетерпения.

Мы вышли на пригорок и пораспахивали рты. Звери довольно улыбались, следя за нашими лицами. Чуть ниже высилось огромное укрытие из древесных стволов. Младшая жизнерадостно вилась вокруг, пыталась первой вскочить по скату внутрь, и ей с готовностью подали лапы, но разумная остановила её, посчитав, что убежище без крыши и с полом волнами не окончено. Сообразительный понял про крышу и пол жестами и дал понять знаками и несколькими грубо произнесёнными словами, что понимает про крышу и пол.

Брат пришёл вечером. Позвал младшую. Звери повскакивали на задние лапы. Он глянул на них, взял младшую за ладошку и молча ушёл.

Звери сели на траву. Мой положил белокурую голову обратно мне на колени. Я гладила его – одно из редких спокойных занятий, во время которых он умудрялся не дёргаться нетерпеливо. Ему нравилось. Лежал с полуприкрытыми глазами… но сегодня что-то беспокоило его. Он нервничал. И остальные тоже.

…Единственный для сестёр брат нервничал. Младшая припрыгивала на ходу. Блаженны неведающие… Брат сглотнул.

– Ого! – воскликнула девчонка и остановилась, оробев.

Зверь был размером с медведя и рычал соответственно. Младшая посмотрела на брата. Брат встретил её взгляд. Так и спрашивал её взгляд: А другого не было?

Другого не было. Смотрел на него, здоровенного, воодушевлённого, выскакивающего, как снег на голову, вечно ждущего в ряду, что его выберут. И не дожидавшегося. Он остался один. И когда в очередной и последний раз уходили двое, долго растерянно смотрел им вслед.

Нужно было забирать одного, а оставить двоих. Но да задним умом все крепки.

Он ненавидел себя, большого и сильного. Ему впервые пришло в голову, что он какой-то не такой, не самый могучий, а какой-то неудобный, ущербный. Сидел в опустевшем стойбище на рассохшемся пне, смотрел невидящими глазами, с каменным лицом, не пил и не ел, хотя у потухшего кострища лежал его большой закопчённый кус оленины.

Надо было видеть его, когда за ним всё-таки пришли. Вокруг единственного брата сестёр сомкнулись медвежьи объятия. Лицо, плотно обросшее бородищей, осветилось, ожило. Не бросили, всё-таки не бросили. Было стыдно перед ним. Теперь было стыдно перед младшей. Но сколько не думал, не мог сообразить, какой из сестёр преподнести такой подарок. И «повезло» самой маленькой.

Безымянный переступал с ноги на ногу. Он был привязан к дереву, но оно как-то терялось за ним. Целое приключение было отмывать его и стричь густую гриву ножом. Он на всё соглашался, охотнее кого-либо из товарищей, и избавиться от шкуры, прикрывающей и греющей тело, и от кущ чёрных волос на голове. Почти что помогал себя привязывать.

Пожалуй, реши он дёрнуться с места, корни не выдержали бы.

Младшая подошла ближе, уже привыкшая к виду безымянных.

Загребёт лапой и привет, девочка умрёт не от ужаса, от переломов.

– Совсем малышка, – пробасил безымянный, задерживая дыхание, когда его могучего тела касалась тонкая ладошка.

Брат не торопил сестру.

Безымянный осторожно, словно для оценки веса, поднял её на руки, она взвизгнула, поболтала в воздухе ножками, смеясь. Брат не вмешивался.