Страница 12 из 30
– Уходдиите!
Ничего другого и не ожидал.
– Марла… я пришёл по делу. Боцман сказал у тебя древесина осталась для строительства. Можно… кхм… взять?
Женщина за дверью едва шевельнула губами, но Базааф разобрал, что хотел услышать. Без лишних разговоров пошёл в пристройку, нагрузил ледянку и, не прощаясь, пошёл подальше, как видимо и хотела добрая женщина.
«Чего вдруг?» – раздумывал горец чуть задето.
Проходя местный дом молодёжи, высокий амбар с оконцами под крышей, Базааф насторожил уши – молодёжь по какой-то причине выбралась за стены в неурочный час. Обычно с утра мальчишки плотничали, а девчонки пряли или шили. Только отверженный Юрик носился по морозу.
Горец, не сбавляя хода, механически прислушался по старой привычке просеивать информацию – вдруг в куче сора затесалась серебряная монетка?
Разговаривали не на повышенных тонах, но интонации Базаафу не понравились. Что-то ещё в этом обмене мнениями было не так. Горец как раз обходил амбар и теперь свернул не в нужную себе сторону, чтобы поставить все точки над и.
На горца не обратили внимания и вообще не заметили. За стены тёплого амбара вышли только старшие дети, которых Базааф, привыкший к иному, считал за вполне себе взрослых. Шестнадцать-семнадцать лет, парни и девушки, но одних пять, а других три. В ряды старших затесались по двое мальчишек и девчонок помладше, четырнадцати-пятнадцати лет, и смотрели они на своих кумиров с приоткрытыми в изумлении ртами. Хотя проглядывал и ещё какой-то азартный блеск в глазах. Базаафу он не понравился. Особенно когда стало понятно, что именно не так с обменом мнениями – говорила одна сторона, то есть, собственно обмена не происходило, большинство прессовало одиночку.
Юрик стоял против семнадцатилетнего задиры, не двигался, не пытался огрызаться. Губы плотно сомкнуты, глаза смотрят сверху вниз. При Юриковом росте это было несложно, он был на голову выше, при том что задира не был карликом и стоял довольно близко.
На Юрика с девичьей тоской бросала взгляд старшая Ниргина внучка, темноволосая с серьёзными глазами цвета родного моря. На таких в селении всегда был высокий спрос… И кажется здесь крылся повод развязавшейся войны.
Задира не говорил грязных слов. Он называл Юрика Рёлдской сиротинушкой, помощничком-паинькой, дружочком сухоньких старушечек и немощных старичков, нянечкой младенчиков… но при этом таким тоном, что приятнее было бы принять ведро помоев на голову. Юрик молчал. Задира стоял близко, напрашивался на удар, чтобы хорошенько дать сдачи. И никто не накажет – как же, сирота напал первый, ни с того, ни с сего, ничего оскорбительного ему не сказали…
Базааф тихонько вздохнул – Юрик против задиры был хлипковат, хоть и высок. У него всё в рост пошло, а задира уже в плечах принялся раздаваться. Горец двинулся заступаться за «своего ребёнка», а задира запел на новую тему:
– Что ж ты без бабушек-дядюшек-тётушек на улицу вышел? Неместный ведь, заблудишься один- одинёшенек, сиротинушка? Как же не боишься? Где дяденька твой? Без него тебя ведь, болезненную детиночку, и летний ветерок погнуть может, а тут зима…
Младшие припевалки захихикали, только пятнадцатилетняя девчонка, не изменившись в лице, разглядывала Юрика.
Наверное, надо было позвать парня, да по-мужски, может, даже выругаться грубо, чтобы показать, что он занят уже не детскими играми, не ровня им, но Базааф растерянно замер. С людьми иногда сложней, чем против стихии идти.
Горец застыл на углу амбара. Юрик продолжал слушать, задира продолжал говорить. Юрик, конечно, не выглядел счастливым, гордым и весёлым, но на провокацию не поддавался. В его движениях не было даже намёка на удар, на который можно было дёрнуться окружившим его парням.
– Ты всё сказал? – вымолвил Юрик очень ровно, когда задира перестал быть оригинальным и пошёл с «рёлдской сиротинушки» на второй круг.
Задира увидел во фразе начало угрозы, обрадованно распахнув в неискренней улыбке рот, кивнул крепкой головой.
Юрик тоже кивнул… и ушёл.
Голубые глаза сразу нащупали Базаафа.
– У нас дело, а ты с детьми возишься, – нетихо «упрекнул» горец, в последний миг сообразив, как лучше сказать, чтоб достичь эффекта.
– Позвали, – ровно сказал Юрик. – Думал, тоже по делу…
– Скажешь тоже, – фыркнул Базааф, – у них там игры одни.
Мужчина пренебрежительно сплюнул в сугроб, пробив в нём колодец.
Домашние сытые детки завозились недовольно, подобрались, собираясь скрыться в амбаре и зажевать обиду сушёной тыквой. Базааф ухмыльнулся по-хищному, убеждаясь, что поле боя осталось не за наглым фаворитом, но потом глянул на Юрика, бледного, большеглазого и серьёзного, и тоже растратил своё веселье.
Глубокими голосами на берег прибывали волны. Небо придавливало их сизым полотнищем, сходного с ними цвета, грани стихий прилегали едва без стыка, только белые гребешки ближе к кромке выдавали, где что. На кустарной верфи в заимке обрывистого выступа было темно для мелких работ. Базааф не зажигал огня, чтобы не выдать тайник и упёрто продолжал возиться с судном. Компанию составлял Юрик, не произносящий и не производящий ни звука. Горец недовольно замечал, что обычные вещи хуже у него выходят сегодня. Со вдовы началось.
Базааф глянул на парня. Неужели уйдёт с этого берега из-за молоденьких петушков-задир? Где ещё к сироте будут так добры?
Из неба, будто выныривая из пустоты, посыпались крупные вытянутые белые хлопья. Лёгкие и рыхлые, падая, они не приносили холода. Горец вздохнул. Бесполезно сегодня убеждать его остаться, тем более сегодня, когда всё вкривь и вкось. И не верь после этого скверным приметам…
– Я придумал, – сообщил Юрик после долгого молчания.
Базааф проверял, как поднимается парус. Сначала едва не вздрогнул от неожиданности, а потом полегчало – не жалостливые мысли парень думал, молодец, мужает.
– Ну поделись, – мягко подбодрил горец, стараясь не показать обычно сквозящего в голосе снисхождения.
– Надо представить так, словно одна девчонка заболела. Мать побежит с ней к Нирге. Другая останется одна. Проверить её. Если та – тащить в море.
– Как ты представишь, что она больна, тем более, чтобы это выяснилось при тебе?
– Пропитка для лодок.
– Что?
– Пропитка для лодок.
– Что ты будешь с ней делать? Поить ей?
– Брызну на кожу.
– Мать может всполошиться, – согласился Базааф. – Только если Стильма не знает, чем пропитывают стильму.
– Она не подумает об этом. Она хорошая мать.
– Как ты проверишь, она ли это?
– Мясом. Она уже должна проголодаться.
– Идёт, – одобрил Базааф.
Стильма улыбнулась Юрику, пропуская его внутрь.
Он был растрёпан, как обычно, в расстёгнутом плаще, без рукавиц. Юноша молниеносно избавился от верхней одежды. Опережая хозяйку, парень вытащил одеяльца из сундука, готовясь пеленать детей.
– Ты сегодня раньше, я не успела…
– Ничего, – отмахнулся Юрик, не отвлекаясь от дела.
Девчонки лежали в люльках под одеяльцами, ещё без рубашек. Юрик перебежал Стильме дорогу, вынимая девочку, к которой направлялась мать. Женщина удивилась про себя, но не придала значения.
Юрик уложил безропотного ребёнка на стол, заслоняя на мгновение спиной.
– А… – вдруг удивлённо издал Юрик. – Это ещё что такое?
– Где? – всполошилась Стильма.
На плечике у малышки была какая-то рыжая сыпь. У Стильмы сжалось сердце.
– Только что ничего не было! – Стильма поняла, что плачет.
– Надо к Нирге, – убедительно посмотрел сверху вниз Юрик.
Стильма бросилась одеваться.
Юрик уже упаковал конверт.
– Одень вторую! – в отчаянии попросила мать.
– Вдруг заразно, – огорошил Юрик. – Я посмотрю.
Он склонился над второй люлькой.
– У этой ничего нет…
– Как же быть! – всхлипнула Стильма, хватаясь за голову. – Киф ещё не вернулся! Юрик! Ты сможешь присмотреть за ней? А я… я отправлю кого-нибудь помочь… Марлу!