Страница 6 из 10
Один экземпляр твоей книги, переведённой на язык слепых, состоял из четырёх томов. Когда ты попрощалась с аудиторией, держа в руках бумажный пакет с книгами, до обратного рейса оставалось ещё два часа. Ты вспомнила, как, стоя у кафедры, отвела взгляд от аудитории, посмотрела в окно и неожиданно для себя увидела порт, где было пришвартовано несколько больших и маленьких кораблей. Ты подумала, если тут рядом порт, значит, должен быть и рыбный рынок. Ты села в такси и отправилась туда. Бродить в свободное время по рынкам незнакомого города было твоим хобби. Жизнь на рынке кипела, несмотря на то что был будний день. Уже перед входом на рынок ты увидела, как два человека разделывали рыбу-луну размером с легковую машину. Увидев огромную рыбу, ты спросила, не тунец ли это. Торговец ответил, что это рыба-луна. Ты вспомнила, как читала в каком-то романе – названия ты не помнила – про девушку, которая родилась в деревушке у моря, а потом уехала жить в город. Загрустив, она каждый раз шла к огромному аквариуму и разговаривала с рыбой-луной. Девушка была в обиде на свою мать, которая забрала её сбережения и сбежала в город с молодым любовником. Но потом девушка признаётся: «Всё равно я скучаю по ней. И ты, рыба-луна, – единственная, кому я могу об этом сказать». Да, это была та самая рыба-луна, о которой говорилось в книге. Довольно необычное название для рыбы, поэтому ты переспросила: «Рыба-луна?» – «Да, её ещё называют мамбо». Как в песне: «Эй, мамбо!» Ты почувствовала, что только в тот момент полностью ушло то напряжение, которое ты всё время чувствовала с тех пор, как вошла в библиотеку. На прилавках лежали живые осьминоги, головы которых были больше человеческих, свежие морские ушки, рыба-меч, скумбрия и крабы, которые были как минимум в три раза дешевле, чем в Сеуле. Ты вдруг вспомнила о матери. Может быть, из-за рыбы-луны. Раньше ты не вспоминала о матери на рыбном рынке, но тут в памяти отчётливо всплыла картина, как зимой вы с мамой чистили у колодца ската для поминальной церемонии. Оледеневшими руками мама счищала шкурку грязно-чёрного цвета, вместе с которой снималась и мякоть. В одной лавке был выставлен варёный осьминог размером с немаленького ребёнка. Ты остановилась и купила там живого осьминога за 15 тысяч вон. Ещё ты взяла морских ушек. Они хоть и были выращены искусственно, зато, как сказала продавщица, их вскармливали морской капустой и ламинариями. Когда ты сказала, что повезёшь это в Сеул, хозяйка предложила заплатить ещё две тысячи, за которые она положит всё в коробку со льдом. Даже когда ты уже вышла с рынка с пенопластовым ящиком, где лежал живой осьминог и морские ушки, до самолёта оставалось ещё много времени. Держа в одной руке книги, которые тебе дали в библиотеке, а в другой коробку, ты опять села в такси и на этот раз поехала к морю. Дорога от рыбного рынка до морского побережья, где можно было пройтись по песку, заняла всего три минуты. Был ноябрь, и на берегу не было никого, кроме двух влюблённых пар. Пока ты шла через широкую песчаную полосу к воде, ты два раза споткнулась. Ты села прямо на мелкий песок, перед твоими глазами простиралось море. Ты неподвижно смотрела на морскую гладь, потом обернулась и увидела высотные дома и магазины, смотревшие на море. Они стояли ровно через дорогу от того места, где ты вышла из такси. Ты подумала, что люди, которые живут здесь, в жаркую летнюю ночь могут в любой момент выйти окунуться, а потом дома принять душ. Ты смотрела на море, а потом в какой-то момент достала из бумажного пакета книгу для слепых и открыла её. Белые точки, которыми была усыпана каждая страница, блестели на ноябрьском солнце.
Сидя под лучами солнца на морском берегу, ты водила пальцами по непонятным тебе буквам и пыталась вспомнить, кто же научил тебя читать. Это был средний брат. Ты лежала рядом с ним, уперевшись локтями в пол в передней части старого дома. Рядом сидела мать. У среднего брата был спокойный характер. Он лучше всех детей в семье слушался родителей. Не смея перечить матери, – хотя по его выражению лица было заметно, что это скучное занятие, – он заставлял тебя по несколько раз писать арабские цифры, гласные и согласные буквы корейского алфавита. Ты была левшой и всё время пыталась перехватить карандаш в левую руку. Каждый раз при этом, по указанию матери, брат ударял тебя по кисти бамбуковой линейкой. Тебе было удобнее писать левой рукой, но мама говорила, что тот, кто делает всё левой рукой, накликает на себя беду. Если ты на кухне накладывала рис левой рукой, мать забирала лопатку и совала её тебе в правую руку. Если ты всё равно брала её левой рукой, она забирала у тебя лопатку, била ею по руке, приговаривая: «Ты почему не слушаешься?!» На руке оставался красный след. Стоило брату отвернуться, как ты быстро перекладывала карандаш в левую руку и, чтобы написать восьмёрку, рисовала два кружка один над другим, после чего быстро перехватывала карандаш обратно в правую. Брат сразу догадывался, что ты написала восьмёрку из двух отдельных кружков, – заставлял тебя подставить ладони и ударял бамбуковой линейкой. Каждый раз, когда брат учил тебя писать, мама, штопая носки или очищая чеснок, смотрела, как ты, лёжа на полу, пишешь буквы. Ещё до школы ты могла написать имя, своё и мамино. Когда ты открывала книгу и начинала с запинками читать, лицо матери расцветало. Ты будто видела эту картину сейчас, поверх страницы, пестревшей точками азбуки для слепых, которую ты не могла прочитать. Ты встала с песка. Даже не отряхнувшись, ты повернулась спиной к морю и пошла быстрым шагом. Ты решила не возвращаться в Сеул, а села в такси, доехала до города Л., где пересела на поезд до уезда Ч., думая о том, что вот уже полгода ты её не видела.
Тебе вспомнился школьный класс. Это было давно.
В тот день шестьдесят с лишним учеников шестого класса писали заявления о поступлении на следующую ступень обучения – среднюю школу. Не написать заявление в тот день означало, что на этом учёба в школе закончится навсегда. Среди детей, которые не написали заявление, была и ты. Ты ещё до конца не понимала, что означало бросить учёбу. Тебя больше беспокоило, что мать вчера вечером накричала на отца, который лежал больной. «Мы и так живём в глуши и не можем ей ничего дать. А если ещё не пустить её учиться – что с неё станет?» – вопила мать на больного отца. Отец встал и вышел за ворота, а мать схватила обеденный столик и вышвырнула его во двор. «Проку от всего этого барахла, если мы дочку не можем в школу отдать? Разобью всё напрочь!» – кричала она. Ты про себя думала, что не нужна тебе эта школа, лишь бы мама успокоилась. Вышвырнув столик, мать не остановилась, она начала хлопать дверьми кладовой, срывать развешенное на верёвке бельё, комкая и бросая его во двор. Ты стояла у колодца и молча смотрела на неё. Она подошла к тебе, сняла со своей головы полотенце и поднесла к твоему носу. «Дуй!» От полотенца резко пахнуло потом. Ты не хотела сморкаться, тем более в это вонючее полотенце. Но мать не отступала: «Дуй сильно!» Ты медлила. Мама сказала, что надо высморкаться, чтобы не плакать. Наверное, у тебя было такое выражение лица, будто ты вот-вот расплачешься. Мать просила тебя высморкаться, чтобы ты не заплакала. Ты решила не упрямиться и высморкалась в это пропахшее потом полотенце. Завтра, с тем же самым грязным полотенцем на голове, мать появилась в твоём классе. Она о чём-то поговорила с классным руководителем, после чего тебе дали заявление на зачисление в среднюю школу. Вписывая своё имя, ты подняла голову и увидела, как мать смотрит на тебя через окно класса, выходившее в коридор. Встретившись с тобой взглядом, она сняла с головы полотенце, замахала им и широко улыбнулась. У мамы было единственное украшение – жёлтое кольцо, которое она носила на среднем пальце. Когда пришло время вносить оплату за поступление в среднюю школу, на пальце вместо кольца остался только глубокий след.