Казус Белли

Не историки, понял он. Наверное, он бы скорее предпочел иметь дело с дотошностью историков, чем с так знакомыми подходцами этой парочки. Неужели ничего не меняется веками и ещё у фараонов допросы вела такая же пара клоунов? Что-же ответить? За окном проносились весенние поля с еще не растаявшими пятнышками снега, а он все не мог решиться. Ему помог собеседник.

– Насколько нам известно, установка была целиком построена вашими руками…

Был ли то вопрос или утверждение? В любом случае не следовало затягивать паузу. Вспомнились слова Клауса…

Было это незадолго до его полета, когда все уже было решено, но еще не все сказано.

– Ты понимаешь, Сева, любое изобретение обоюдоостро и любое можно использовать как оружие.

– А как насчет изобретения Гуттенберга?

Клаус тогда хмуро проворчал:

– По-твоему "Майн Кампф" не оружие? Или "Вопросы Ленинизма" не оружие?

Никто ему не возразил, лишь только Зяма попытался разрядить мрачную обстановку:

– Похоже, не только евреи научились отвечать вопросом на вопрос…

Сейчас же он отчетливо понимал, что двигатель Райхенбаха тоже был оружием. Это было несомненно, хотя спроси его сейчас и он бы затруднился ответить, как именно изобретением Клауса можно убивать. Но что-же им ответить? Отрицать очевидное было глупо, но не менее глупым было бы сказать всю правду.

– Я не строил установку. Я лишь изготавливал ее детали.

На самом деле, он и с закрытыми глазами прекрасно бы смог снова собрать двигатель Райхенбаха. Но этим двоим знать о том не следовало. Интересно, насколько далеко простирается их осведомленность?

– Только пожалуйста, друг мой Сева, не стройте из себя слесаря четвертого разряда, или как там у вас это называлось.

Это, разумеется, сказал веселый Леня. Именно такие весельчаки любили неожиданно заехать по зубам, недосказав последний еврейский анекдот. Впрочем, челюсть у него была крепкая и быстро зажила, потеряв лишь один резец.

– Мы-то знаем, как ценили конструктора Ланецкого в его КБ – продолжил водитель

– И поэтому послали на лесоповал?

– Согласен, это было неразумно…

"Неразумно"? То есть инженеров-конструкторов следовало беречь, а, скажем, смазчиков-железнодорожников, таких, как дед Панас, можно было посылать на вечную мерзлоту пачками? Впрочем, деда не послали на лесоповал, его застрелили агенты ГПУ, когда он был в гостях, в недалеком от Казатина винницком селе. В тот страшный день дед пытался спасти от ареста кума, которого вытаскивали из хаты за полмешка хлеба, спрятанного для голодающих детей. Старый Панас Притуляк получил наганную пулю в лоб и умер сразу, а его кум с такой-же пулей в животе еще корчился на пороге хаты час или два на глазах у голодных детей. Дети, ослабев от голода, не плакали…

– Скажите, Сева, вы патриот?

А вот этот вопрос Вячеслава Евгеньевича застал его врасплох. Какого патриотизма они от него ожидают, и по отношению к какой стране? Может быть, к СССР? К той стране у него было немало претензий, но, если бы снова случилось неизведанное им 22-е июня, он бы, пожалуй, первым взял винтовку. Впрочем, какие могут быть претензии к покойнику.

– Речь идет о стране, в которой вы родились – развеяли его сомнения.

Стало предельно ясно, что на сине-белой куртке весельчака Лени не хватает красного, революционного, цвета. Но каков Таразов! Вряд ли он не был в курсе, что его хозяева (а речь явно идет именно о хозяевах) – "москали". То ли он не слишком страдал украинским патриотизмом, то ли его сильно приперло. Скорее всего, второе.

– Давайте, если можно, без сантиментов – проворчал он – Вы вряд ли представляете, как быстро избавляешься от них в лагерях. Так что именно вам от меня надо?

– Вот это воистину деловой разговор – неестественно бодро вскричал водитель.

Его коллега заметно поморщился, "добрый следователь" явно переигрывал.

– Мы хотели бы, чтобы вы согласились сотрудничать с нами в восстановлении двигателя Райхенбаха – сухо произнес он.

– Причем совершенно добровольно – добавил Леня, вызвал этим еще одну гримасу на лице соратника.

– Зачем? – это был не праздный вопрос, ему действительно хотелось бы знать.

"Москали" переглянулись. Было очевидно, что честный ответ они не дадут. Однако и уклончивый ответ тоже мог дать пищу для размышлений. Именно такой ответ и последовал из уст Вячеслава Евгеньевича.

– Разве вам, Сева, не хочется чтобы ваша Родина, Россия, стала экономически мощной державой? – спросил он.

Вопрос был провокационным, и ему сразу захотелось вытянуться в струнку и громогласно заявить: "Хочу, всемерно хочу!". Этого он, разумеется, не произнес и правильнее всего было бы промолчать, но у него непроизвольно вырвалось:

– Экономически?

– В основном экономически – последовал уклончивый и, в то-же время, предельно ясный ответ.

– И что, без меня никак? – этот вопрос был, наверное, лишним.

– Не то чтобы совсем уж никак, но лучше с тобой.

Переход на "ты" ничего хорошего не обещал, так оно и оказалось. После недолгой паузы последовало:

– Поверь мне, так будет лучше для всех: и для нас, и для тебя и, не в последнюю очередь, для твоих друзей.

– Украинское гражданство дело ненадежное – неожиданно став серьезным, добавил Леня – То-ли дело российское. Тем более, что ты будешь жить в своем родном городе.

Все это слишком было похоже на завуалированные угрозы. Он не испытывал особого пиетета к Независимой Украине, да и желто-синие цвета вызывали нездоровые ассоциации времен Гражданской. И все же, эта страна его приютила, дала работу, жилье и гражданство. В тоже время, ни к новой России, которая даже не ассоциировалась у него с Советским Союзом, ни к городу своей юности он не испытывал ни малейшего влечения. Обо всем этом следовало подумать и именно так он и сказал двоим в "лексусе".

– Ну что же, Сева, подумай – в голосе Вячеслава Евгеньевича, неожиданно мягком, слышалось великое сомнение.

– Только думать слишком долго не советуем – водитель Леня тоже окончательно вышел из роли и теперь его голос звучал зловеще.

Машина начала снова вертеться на развязке, въехала в город и вскоре заскользила по широкому проспекту. За окном замелькали параллелепипеды советских пятиэтажек, к безликому облику которых он так и не смог привыкнуть, стекляшки магазинов и светофоры. До самого его дома ни он, ни хозяева "лексуса" не издали ни звука. Только когда машина затормозила у его дома, Вячеслав Евгеньевич протянул прямоугольник визитной карточки:

– Позвони по этому телефону, когда надумаешь. Жду твоего звонка завтра до 4-х пополудни.

Сказано это было совершенно тусклым, можно сказать никаким, тоном, но Всеволоду снова почудилась угроза.

Всю бессонную ночь и весь последующий день он думал. Он думал трясясь в вагоне метро, думал, разбирая очередной древний мотор чуть ли не времен своей молодости, думал жуя сэндвич с ветчиной за обедом. И только ближе к вечеру осознал, что думать, в сущности, не о чем. Все было предельно простым и предельно мерзким одновременно. Он оказался хранителем мощного и опасного секрета и рано или поздно до него доберутся. Не те, так эти.

Теперь ему надо было выбирать между Россией и Украиной, между Сциллой и Харибдой, между шилом и мылом. Но то ни другое не грело. Позвонить, что-ли, Таразову? Тут он сообразил, что у него не записан телефон Виктора и совсем было собрался выяснить это у Тошки, как его внимание привлекла мигающая иконка на телефоне. Ему не повезло родиться в век мобильной связи и смартфонов, подобно Тошке, как и не довелось войти в нее постепенно, подобно людям старшего поколения, органично сменивших тяжелый эбонитовый аппарат на карманный коммуникатор. Поэтому, наверное, он не обратил внимания на призывный писк аппарата и пропустил звуковое сообщение. Теперь же он слушал голос Виктора и у него внезапно стало холодно в груди и мелкой дрожью затряслись пальцы руки, прижимающей аппарат к правому уху.