Пораженец

Власть же сделала все возможное, чтобы превратить развертывание армии в хаос. Для начала, мобилизаций объявили две — частичную и полную, и приказы о них наложились друг на друга. Что делать в случае частичной прописали в деталях, на случае полной тоже, а вот план перехода от частичной к полной создать не удосужились. И железные дороги разрывались от противоречивых команд, а воинские присутствия ломали голову над тем, куда деть огромную массу запасных, явившихся после сообщения о мобилизации. Нет, со временем все рассосалось, но первые две недели…

Ехал я в те дни с АМО на Калитниковские склады и города не узнавал — по улицам маршировали части, у воинских присутствий массы призванных, они же ходили туда-сюда строем, толпой и поодиночке, висели на подножках трамваев.

— Еле доехал, — бросил я на стол управляющего складом свою шапку. — Прямо под колеса лезут, чтоб их… Такие типы среди запасных, прямо как с Хитровки сбежали.

— У нас тоже раскардаш, Михал Дмитрич. Мало того, что чуть не половину работников призвали, мало того, что всем вынь да положь упряжь, ремни да сапоги, так и хитрованцы тож!

— То есть?

— Нынче троих повязали, склад запалить пытались.

Та-ак, а это, пожалуй, привет от конкурентов. Офицеров-то из запаса выдернули изрядно, и многие кинулись закупать необходимое. А ведь не у всех папа инженер Скамов, чтоб предупредить заранее. И цены взлетели неописуемо, за плохонькую шашку сорок рублей просили, за сапоги тоже впятеро и так далее. А мы объявили, что пока запас на складах есть, продаем по прежним ценам. Городская дума и газетчики окрестили это “патриотическим почином”, а вот торговцы кожаным товаром взвыли — еще бы, такие прибыля из рук уходят!

— Их с утра допрашивают, да все без толку, гыгыкают да шлют всех матерно.

Поглядел я на эту троицу в щелочку. И ладно бы голь хитрованская, за кусок хлеба, как в мои девяностые за рваный доллар, так нет. На голодающих не похожи, морды сытые, из деловых, не иначе. Прямо Иван Соленый и Степка Хлыщ, издание второе, переработанное и дополненное.

— Молчат?

— Скалятся да глумятся. И то сказать, мы их уже на улице прихватили, они на том и стоят, шли, мол, в трактир, выпить за Сербию, а тут налетели, напали, пустите, гады!

— А точно они?

— Они, сторожа их от самого склада вели, через забор видели как сигали. Только тут наше слово против их слова, а у полиции и так дел много.

То есть доказухи никакой, на закон надежды нет, но и спускать такое никак нельзя. Видимо, придется девяностые вспомнить. Хотя сорок пять лет без них прожил и еще бы лет сто их не видеть.

— Надень-ка им по мешку на голову, рассади подальше друг от друга и полчасика погреми страшным железом за спиной. Говорить не давай. А я пока кое-что подготовлю.

Позвонил Цзюмину и попросил прислать специалиста, а еще в Центросоюз, службе безопасности. Когда все собрались, продумали сценарий и распределили роли.

Сволокли мы “задержанных” обратно в кучу и начали концерт. Первым зашел Ляо, улыбчивый китаец, с саквояжиком, поклонился,

— Человеческое тело, — сказал я, а сам смотел на троицу с прищуром, недобро так, — штука удивительная. И столько про него китайская медицина знает, вот, например, есть такие точки…

Тут Ляо одному из троицы нажал за ухом. Тот взвыл и начал дергаться, да куда там, веревки крепкие.

— Это одна из них. Есть и другие.

Ляо подошел ко второму, нажал… Тишина, только выпученные глаза и попытки вырваться.

— Вот как эта. Если знать куда, в каком порядке и сколько нажимать, то можно оставить человека немым. Навсегда. Или слепым.

Ляо тем временем развернул на столе так, чтобы все увидели, старинный китайский атлас иглоукалывания. С жутковатыми, особенно на европейский взгляд, картинками.

— Вот есть, например, точка внутри носа, — продолжил я урок анатомии. — Достать можно только иголкой, зато кольнул три раза и все, не мужик. А есть такие точки, что будешь всю жизнь в штаны ссаться.

Поплыли, поплыли ребята, наглость с рож пропала, глаза забегали, пот прошиб, ноги по полу елозят. А Ляо вытащил страхолюдную кривую иголку и, вежливенько так улыбаясь, примерил к носу правого. Покачал головой, порылся в саквояже, вытащил штырь подлиннее.

А правый уже сомлел, да и остальные двое вот-вот тоже. Махнул я охране, растащили горе-поджигателей опять в разные комнатки и снова стали вопросы задавать. А они нашатыря нанюхались и бодро так отвечали, все одно к одному. Милейший Савва Кузьмич Первушин, один из подручных Второва, очень на нас обиделся, оказывается.

— Значит, так, — скомандовал я старшему безопаснику, из красинских боевиков, — вызывай ребят, продумайте, и сделайте так, чтобы у Первушина всякая охота отпала к таким штучкам. И чтобы до всех второвских дошло — ноги вырвем, не задумаемся.

— Сделаем, Михал Дмитрич, не сомневайтесь.

Вот так вот. Кооперация кооперацией, но кто к нам с мячом придет, тот по шайбе и получит.

И поехал домой, через Лефортово. А там все казармы забиты, да что там казармы, школы и гимназии тоже, и по всему городу так. Жилищное общество, не дожидаясь реквизиций, в наших “дешевых кварталах” все общественные этажи тоже отдало под запасных. Но добрался кое-как, к вечеру движуха в городе спадала.

— А поворотись-ка, сын! Экой ты смешной какой!

Митя только смущенно улыбался. Шла ему форма, широк в плечах, узок в талии, крепок. Даже Цезарь, поначалу вился возле его ног и колотил хвостом всех подряд, сейчас уселся и смотрел умильно, повернув башку набок.

— Что у тебя с экзаменами?

— Как велено, записался в Алексеевском училище, назначено на март. Только боюсь я, полгода к этой науке не притрагивался.

— Ничего, к прапорщикам военного времени требования попроще. Что в военном присутствии делается?

— Запасные толпами. Офицеры отдельно, но тоже очередь.

— О чем говорят?

— Бедлам ругают.

— Например?