Пораженец

— Да, в такой конфигурации туркам оборонять Румелию при атаке со всех сторон будет практически невозможно. Полагаете, Балканский союз, над которым работает наш МИД, сможет стать фактором европейской политики?

— Вряд ли, как только они лишатся внешнего врага, немедленно вылезут внутренние противоречия.

— Например? Хотя… если представить, что Турция лишилась европейских вилайетов, — начал рассуждать Лавр, — на первый план выйдет проблема Албании, да и Фракии тоже, ее считают “своею” и греки, и болгары… Как вы думаете, а славянское братство не удержит Болгарию и Сербию от спора за Македонию?

— Да никакое братство не устоит, если речь идет о наживе.

— А российское влияние?

— Российское влияние было прочно, когда в Болгарии стояли наши войска, — отрезал я. — Или будет прочным, если страна привязана к России кредитами, поставками, экономикой. Или если без поддержки России будет хуже, чем с ней. А так… будут кланяться, выпрашивать преференции, подпевать про славянское единство, но делать по-своему. В общем, нечего и уповать на братство. Оно так, приятное дополнение к экономике и военной мощи.

Вот после этого разговора сводки от Лавра, шедшие наверх, тоже приобрели тональность “Война скоро!”, а Медведник, сдавший экзамены за курс Алексеевского училища, пришел служить под его командой. Так что после аудиенции у Столыпина я прогулялся до Троицкой улицы, где обитал Генерального штаба полковник, вернее, уже генерал-майор Болдырев.

Зигзаги на погоны он получил буквально вчера и теперь предполагалось небольшое празднование в “узком кругу”. Гостей кроме меня было четыре человека, и я, как выяснилось, знал половину.

— Егор, что-то ты быстро в капитаны вышел?

— Так меня с Георгием царь сразу поручиком пожаловал, год назад штабса получил по выслуге, а недавно капитана, как там, дай бог памяти, “Каждый георгиевский кавалер производится в один из следующих чинов лишь однажды в течение всей службы. Производство в чин не приурочивается к какому-либо сроку, причем определение времени использования сего преимущества предоставляется самому кавалеру”.

— Ого! — порадовался я за нашего орла. — Кстати, а кто этот полковник, я определенно его где-то видел…

— Минутку, я вас представлю. — Медведник подвел ко мне невысокого офицера, затянутого в мундир с твердым стоячим воротником.

Жесткие волнистые волосы, округлое лицо, непременные усы и забавное пенсне… точно где-то видел.

— Михаил Дмитриевич, позвольте вам представить моего доброго гения, полковника Лебедева, без его помощи я бы не смог сдать офицерский экзамен.

— А мы знакомы, — протянул руку полковник и развеял мое недоумение, — в библиотеке у Белевских, двенадцать, что ли, лет назад, я тогда был поручиком.

— Господи, ну конечно! Павел Павлович, я правильно помню?

— Точно так, я тогда вашими прогнозами очень впечатлился, впрочем, и сейчас их весьма ценю, — слегка поклонился Лебедев и неожиданно спросил, — Дочка еще у Семена Аркадьевича была, редкая красавица, все молодые офицеры по ней вздыхали. Не знаете, где она сейчас?

— Почему же, знаю, — я укоризненно посмотрел на прыснувшего Егора, — ныне госпожа Скамова, у нас двое дочерей и приемный сын.

— Вот вы хват! — рассмеялся Лебедев. — Ну что же, передавайте мой нижайший поклон Наталье Семеновне.

Через малое время мы уселись за стол и приступили к тостам, когда задребезжал дверной звонок и появился еще один гость:

— Лавр Максимович, господа, я буквально на минуту, сами знаете, в Петербурге всего на два дня, служба, — невысокий щуплый полковник с калмыцкими глазами поздравил свежеиспеченного генерала, хлопнул с нами стопку водки и тут же умчался.

И этого я где-то видел… да что ж такое, весь вечер дежавю.

— Егор, а это кто был?

— Наш военный агент в Китае полковник Корнилов, тезка хозяина.