Пораженец

Кофе пить мы вышли на прогретую солнцем террасу второго этажа и там медики снова вернулись к профессиональным темам. Вера опять помянула свой опыт работы в лазаретах русско-японской, я немедленно заявил, что “зима, то есть война, близко!” и мы довольно быстро пришли к тому, что неплохо бы готовить персонал уже сейчас. После нескольких моих комментариев княжна Гедройц вызвалась написать пособие для медсестер и вообще госпитального люда, еще один плюсик мне в карму. А потом я навел разговор на эвакуацию и сортировку.

— Я уверена, что для повышения продуктивности лазареты необходимо ставить как можно ближе к театру военных действий и разделять потоки раненых, — безапелляционно заявила мне госпожа военврач, выдохнув колечко дыма.

И тут пошла в ход домашняя заготовка. Назвать это математической моделью можно было с о-очень большим натягом, просто я уже давно прикидывал, как рассчитать “пропускную мощность” медсанбата, на взятых с потолка цифрах времени на обработку, количестве раненых и так далее. Вот эти расчеты я и показал Вере.

Цифры мои она, конечно, разнесла в пух и прах, тыкая в ошибки тлеющей папиросой, но сам подход оценила, сделала уйму важных замечаний и вообще потребовала, чтобы я свои соображения донес до военных медиков. Для чего она пришлет мне выверенные базовые цифры и, как только я пересчитаю модель, ждет нас с Наташей в Питере, где наибольшая концентрация знакомых врачей в погонах.

Когда визит закончился и мы начали прощаться, Вера как-то слишком интимно прильнула к Наташе. Пришлось уже у ворот, где княжну ожидал извозчик, шепнуть Гедройц на ухо — ваши предпочтения меня не касаются, но я требую не вовлекать жену, или мы сильно поссоримся.

Вера сверкнула глазами, вздохнула и полезла в коляску. На том и расстались.

А я пошел разбираться, носит ли моя половина резиновые перчатки, когда работает с холерными вибрионами.

Исследования Наталья вела не то, чтобы с размахом, но не ограничивала себя, причем на свои деньги. Нет, не приданое тратила, да и не было его вообще, этого приданого, так, несколько памятных вещей и все. Деньги у нее появились как и у меня, от патентов. С моей подсказкой она изобрела… тушь для ресниц. Впрочем, чего там изобретать — сажа да вазелин, твердый или жидкий. И помаду в тюбике с поршневой подачей, а то покамест юзают завернутой в шелковую бумажку. Главное, в чем я ей помог — нашел в Америке бывшего гримера Императорских театров Максимилиана Факторовича, уроженца Царства Польского, и втянул его в дело. Потому что кому же еще поручить продажу косметики, как не Максу Фактору? Ну он и развернулся, целый бум с помадой устроил, а Наталья стала состоятельно-самостоятельной и финансировала свою научную работу сама.

Цифры Вера прислала почти сразу, а еще через пару дней от нее пришла телеграмма, что дата для неформального коллоквиума уже выбрана исходя из графика заинтересованных лиц и в Питере надлежит быть через неделю.

Отодвинул дела, сел считать, готовить плакаты и чертить одну полезную фигню, которую нам еще на военной кафедре преподавали, а мы, дураки, тогда ржали как лошади, настолько ее назначение не билось с нашей сытой и чистой жизнью. В черчении мне несколько раз пыталась помочь Маша, забиралась на колени, тянулась к рейсфедерам и карандашам, но я вовремя успевал подсунуть ей кусок ватмана или просто бумаги. Успевал до последнего момента, когда умаялся и ушел спать, не закрыв за собой кабинет, а утром мелкая непоседа ускользнула от Даши и вылила пузырек красной туши на готовые плакаты.

Сам виноват, сам и расхлебывай, телефонировал Кузнецову в чертежку, попросил о помощи, раскочегарил авто и помчался в Марьину Рощу. Саша выделил мне трех чертежников, за два часа мы все наскоро переделали и я, поблагодарив ребят, понесся обратно, собираться в дорогу.

Уже в поезде, пересматривая плакаты я обратил внимание на подпись исполнителя — Константин Мельников, неужто тот самый? По возрасту вроде подходит…

Первым делом утром при заселении в полюбившуюся гостиницу “Англия” меня догнала телеграмма от Губанова — очередной облом, очередной козел в эполетах или что у них там в очередной раз запретил проведение съезда кооператоров. И это после всех разговоров со Столыпиным, ммать. Жалует царь, да не жалует псарь…

Место для коллоквиума предоставил Сергей Боткин, его большой дом был достроен еще пару лет назад, так что мы отправили посыльного с тубусом на извозчике, а сами решили развеяться и пройтись, тем более при ярко-голубом небе и солнце, что не так часто в Питере.

По Большой Морской вышли на Невский, но стоило бросить взгляд направо, на Зеленый мост, как сердце дрогнуло и померещился тот самый тяжелый, железистый запах.

В ушах зазвучали вопли, ржание лошадей, звон разбитого стекла и выстрелы, выстрелы…

Видимо, я даже в лице переменился.

— Миша, что с тобой? Тебе плохо? Извозчик! — хорошо, когда жена врач. Я улыбался и дышал и смотрел на нее, оцепенение от воспоминаний проходило.

— Нет-нет, не надо, так, мысли всякие, — что-то я опять нервный стал, прямо как символист какой. Может, мне тоже зверобоя, как Морозову советовал? Ну со съездом неудача, так не первая и не последняя, воспоминания тоже не из приятных, но надо держать себя в руках. Взбодрить себя чем-нибудь, что ли?

— Давай-ка свернем чуть дальше, на Милионную.

Вот они, стоят.

Когда на сердце тяжесть и холодно в груди,

К ступеням Эрмитажа ты в сумерки приди,

Где без питья и хлеба, забытые в веках,

Атланты держат небо на каменных руках.

Держать его, махину, не мед со стороны.

Напряжены их спины, колени сведены.

Их тяжкая работа важней иных работ:

Из них ослабни кто-то — и небо упадёт.

Стоят они, навеки уперши лбы в беду,

Не боги — человеки, привычные к труду.

И жить еще надежде до той поры, пока

Атланты небо держат на каменных руках.

И как-то от стихов Городницкого полегче стало. А вот из меня атлант так себе, толкаю, толкаю, а конца-краю не видно…