Инквизитор и чума

Глава 6

Громкий, звонкий гортанный вздох. Этот звук с жадностью впитывают в себя каменные стены и основательная, тяжелая деревянная дверь. Догорает свеча, отчего освещение в помещении пускай теплое, но крайне зловещее. Еще и этот тяжелый вздох, который на самом деле должен был быть криком.

Холод пронизывает проснувшегося инквизитора из-за двух причин, объединившихся в одну. Она заключается в температуре пота, которая сравнима с холодной февральской ночью, сотрясаемой не только низким градусом, но и сильнейшим ветром, пронизывающим до самого нутра.

Руки его в том же беззвучном вдохе со шлепком ударяются о лицо, чтобы найти глаза, которые не только на своём месте, но и смотрят сквозь зловещую, теплую атмосферу догорающей свечи.

Подбородок инквизитора дрожит. Нижняя губа гуляет взад-вперед от нервного тремора. Рот старается хватать столь бесценный кислород, что через несколько секунд у него возникает гипероксия, точнее, ее подобие. А руки меж тем опускаются ниже, к тому месту, где была лишь гладь, обтянутая белой кожей. Из уст начинает раздаваться судорожная молитва с просьбой спасения и милости для его сына. После стократного повторения инквизитор начинает бить челом о каменную кладку. Он останавливается только после того, как вязкие, длинные капли начинают подниматься вместе с головой над холодными камнями, тут же опадая в небольшую лужу, расположившуюся прямо посередине, меж ладонями.

Инквизитор смотрит на черную в таком освещении лужу, после чего его взгляд перескакивает на руки. Он, стоящий на коленях в своей комнате, обращает внимание на пальцы. Увиденное сводит его нутро дичающей болью, а мысли вопросом: «За что, господи?! За что?!»

— Нет… нет-нет-нет… Это просто грязь… это просто моя кровь, — тараторит он, боясь поднять руки, чтобы посмотреть на почерневшие пальцы.

Он быстро поднимается, хватает небольшое блюдце с догорающей свечей и вылетает прочь из комнаты. Святой из всех святых из этого мира бежит по плитам храма в поисках воды, в которой можно будет отмыть грязь. Он слышит смачные шлепки своих босых стоп и вспоминает звуки тех шагов, что сопровождали его весь кошмарный сон.

Инквизитор находит то место, где можно очистить руки, погрузив их в святую воду. Он начинает тщетные попытки убрать черноту, опутавшую первые фаланги пальцев. Он плачет, молит и умоляет, уже содрав кожу на одной руке. Его ноги вбирают в себя тяжесть стальных оков и мягкость летнего девичьего платья, спуская все тело на пол, к своду небольшой колонны, на которой стоит чаша с водой, впитавшей в себя отравленную кровь.

— Молитва… мне поможет молитва… уединенное обращение! — инквизитор пытается найти, придумать, как избавиться от поразившего его недуга. Ведомый своими доводами и помыслами, он направляется в принадлежащую ему комнату, чтобы предаться самозабвенной молитве.

Его ноги быстро расчерчивают коридоры метровыми шагами и неразборчивым бормотанием. Он уже понял, придумал, решил, что ему необходимы перчатки, что с этого момента он будет вынужден сгорать в перчатках от своего тяжелого кожаного костюма. Инквизитор уже понял, что ему придется дышать ненавистным запахом трав и благовоний, чтобы изгонять из себя внезапно накинувшуюся на него, на святого, на свято верующего и ведущего за собой…

— Ведьма… — его голос хрипит от ненависти к той, что прокляла его. — Ведь-ма… с тобой был нечестивейший, я знаю! Ты позвала его на помощь, и он пришел! — он рычит от гнева и от злости на самого себя. — А я… не стал звать Отца нашего на помощь, сетуя на его занятость и возгордившись собственной силой! — пауза, как на похоронах, чтобы справиться с застрявшим в гортани кусочком яблока. — …Глупец… Слепец… Гордец… Практически мертвец… — инквизитор плачет, сидя в углу комнаты, отписанной ему. На теле серая, застиранная ночная рубашка, на руках тугие перчатки из свиной кожи, на сердце покаяние и принятие. Стук в дверь разбавляет тяжесть, по-мертвецки повисшую в жилом помещении.

— Позвольте… — голос Моры прекрасной музыкой колокольчиков и струн наполняет комнату инквизитора, забившегося в углу. — Святой отец! У вас все в порядке?

Она аккуратно заходит в комнату, чтобы проверить его состояние. Он поднимает голову, чтобы посмотреть на вторженку, которую он собирался предать огню и несправедливому суду.

Инквизитор опускает свои пораженные руки, покрытые перчатками из свиной кожи. Он смотрит на прекрасную, небольшую фигуру девушки, поднимает глаза, чтобы посмотреть в её глаза, чистые, как слеза несмышленого младенца. По спине прокатывается волна холода, за которой следует волна огня, вызванная красным ореолом вокруг радужки глаз Моры.

Увидев это, инквизитор на миг закрывает глаза, а открыв — не видит ничего особенного. Лишь темные радужки, в которых тонут бесконечность кристалликов и блики танцующего огонька свечи. Он видит так точку своего силуэта, скрученного, жалкого, уставшего, напуганного и приближающегося вместе с каждым шагом.

— Святой отец, — если бы её голос можно было бы попробовать на вкус, то он был бы медовым, мягким и приятным. — Могу ли я как-нибудь помочь вам? — спрашивает Мора, внимательно наблюдая за тем, что пытался сжечь ее из-за подозрений в совершении черного колдовства.

— Уйти, — холодно отвечает инквизитор, стараясь сдерживать свой голос.

Он смотрит на Мору и сгорает от стыда. Он понимает, что чуть ли не предал огню ангела.

«Господи, — раздается голос в его голове. — Я чуть не стал убийцей ангелов, — проговаривает он медленно, чтобы осознать масштабы своего проступка. — Я чуть не стал палачом, самолично приговорив столь чистое существо к казни».

Мора стоит напротив и продолжает смотреть на инквизитора с неподдельным интересом, лишь подтверждая свое небесное происхождение.

— Но как же, святой отец! Я же вижу, что вам плохо! Позвольте мне прочесть вместе с вами молитву, чтобы прогнать все плохие сны, что могли потревожить вас в столь поздний час, — проговаривает она, сделав несколько шагов навстречу сидящему на полу инквизитору. — Давайте вместе, тогда бог непременно услышит вас!

— Нет… уйди! — он похож на раненого зверька, забившегося в углу и старательно отгоняющего от себя жестокость мира. — Так будет лучше… просто уйди! — повторяет он, когда Мора берет его тяжелые руки, облаченные в свиную кожу, в свои руки, белые как снег и, скорее всего, нежные, как свежие сливки.

Мора начинает напевно обращаться к Всевышнему отцу, который видит и слышит каждого просящего и каждого благодарного ему. Ее голос сладок, мягок и в акустике каменных стен звучит гипнотически, принуждая инквизитора подхватить мотив и тоже обратиться к тому, кому он служит.

— Я был столь глуп и столь слеп, — наконец-таки проговаривает он, обращаясь к Богу. — Прости меня, отец, — на глазах вновь наворачиваются слезы. — Я оступился и провалился в бесконечность Ада… Я в полной мере заслужил ту кару, которую получил за свою слабость, — он плачет, напевая одно, думая о другом и не выпуская из взгляда своих наполненных болью глаз самое чистое создание из всех, которые тот, когда бы то ни было, встречал на земле.

— Не стоит стесняться слез, — нежно говорит она, посмотрев на грубое лицо инквизитора, исписанное морщинами, годами, всем тем, что видел этот мужчина, и тем, от чего он отказался ради того, чтобы служить Богу. Его тяжелая голова проваливается вниз и повисает на ослабших мышцах и связках шеи.

— Спасибо, — хрипящим шепотом отвечает инквизитор, который даже сидя в углу, даже сложившись в несколько раз, со стороны куда больше, чем хрупкая белокожая Мора. — Прости меня… — он продолжает хрипеть, изнутри сгорая со стыда. — Я не должен был кричать на тебя… Не должен был обвинять тебя… Не должен был, — инквизитор поднимает глаза и вновь на секунду замирает от ужаса. Ему кажется, что белки её глаз залиты черным, затем следует слой совершенно алой, искрящейся радужки, которая по форме напоминает собой кошачий глаз с небольшой черной точкой внутри.