Лапсанг Сушонг

— Ага, конечно! Валя тоже про наркотики плела, — огрызнулся Лбов.

— Зато когда чай кончился, никого из нас это отнюдь не порадовало, если не сказать больше, — мягко славировал Эм-Ве-Де. — Хотя здесь был бы уместен эксперимент. Раздобыть чай того же сорта…

— Нереально, — вздохнул Тер. — Я в Ереван звонил.

Саша хмыкнул. Ему было немножечко приятно, что вера Аристакеса в неограниченные доставальные возможности ереванской родни оказалась-таки поколеблена.

— Я вот не пойму, чего они добиваются? — сказал он. — Мы же ничего полезного не узнали. Фигня какая-то. Словечки там, песенки-стишки. Иногда какие-то картинки. Никакой конкретики.

— У меня есть идея, — заявил Модест. — Ассоциативный тест.

— Это как? — наивно спросила Юна.

— Я понял, — невежливо встрял Тер. — Это как у Стругацких в «Понедельнике». Там был попугай из будущего. Ему называли разные слова, а он на них реагировал.

— Дорогой мой друг, я не читаю советскую литературу, — перебил его раздосадованный Деев. — Я имел в виду классический рассказ Чапека, где преступник изобличается путём ассоциативного теста. Ну, например, ему говорят — «дорога», а он должен в ответ произнести любое слово, которое придёт на ум. Он говорит — «шоссе». Ему говорят — «спрятать», он отвечает «зарыть». Тем самым выясняется, что он зарыл труп около шоссе. Идея ясна?

— А почему тест в милиции не используют, если он работает? — наивно спросила Юна.

Модест сделал вид, что не услышал.

— Ну давайте я кого-нибудь поспрашиваю. Условия такие, — Модест обвёл глазами присутствующих. — Я быстро называю какое-то слово, отвечающий… кстати, кто будет отвечать? М-м-м… Саша, может быть, вы?

— Ну, — ответил Лбов, чувствуя себя глупо.

— Итак, я быстро говорю какие-то слова, а вы быстро отвечаете. Не думая! Совершенно не думая! Первое, что в голову взбредёт! Тер, вы будете записывать. Вы быстро пишете, вам и карты в руки. То есть карандаш. Тут есть карандаш?

— Вот, пожалуйста, — Цунц протянул Тер-Григоряну шариковую ручку с почерневшим от пасты рыльцем.

Ещё минут пять ушло на поиски бумаги и прочую возню. Наконец, начали.

Сначала Саша думал над словами и путался, а Модест покрикивал и торопил. Через какое-то время, однако, Лбов приспособился, слова начали вылетать легко и свободно, так что Тер не успевал записывать.

— Рыба! — выкрикивал Модест.

— Селёдка! — отбивал Саша.

— Ворона!

— Сыр!

— Месяц!

— Октябрь!

— Мастер!

— Маргарита!

— Окно!

— Дверь!

— Дверь!

— Железо! — Саша даже не успел удивиться: слово выкатилось само.

— Стена!

— Берлин!

— Мусор!

— Мент! (Юна хихикнула).

— Флаг!

Лбов издал какой-то звук и подавился: звук застыл в горле, не желая выходить наружу.

— Это… три… триколор, — наконец, выдавил он из себя, как пасту из тюбика, непривычное слово.

1989 год, июль. Посёлок городского типа «Переслегино».

— Ну это у нас был первый опыт, потом мы ещё проводили, — Саша слегка суетился голосом, ловя внимание девушки, — в общем, картинка сложилась. Интересная, надо сказать, картинка.

— Горбач-то сковырнётся или как? — поинтересовалась Деся.

— М-м… — Саша засмотрелся на её груди под маечкой.

— Так м-м-да или м-м-нет?

— Иди ко мне. — Саша потёрся колючей щекой о нежную шею.

Делать ничего не хотелось. Не было даже обычного в таких случаях суетливого нетерпения — когда же, наконец, родаки свалят в Москву. Он понимал, что дача никуда не денется — огромная, пустая, она ждала их и не могла не дождаться, как в набоковском «Даре».

Он познакомился с ней в подземном переходе на метро «Пушкинская», где продавал литературу, в основном «Свободное слово». Им повезло: он как раз сворачивался. Поэтому через каких-нибудь четверть часа после того, как последний мятый рубль был засунут в пачку под щёлкающую резинку, он уже знал, что её зовут Десислава Недялкова, что её папа — болгарский коммунист, а мама родилась под Конотопом, что она не верит в перестройку, любит рисовать и целоваться взасос, не любит суп и мужа, свободно владеет разговорным польским, а также (это выяснилось в подъезде, куда он её затащил, сопя от возбуждения) подбривает интимные места и знает слова «петтинг» и «минет». Последнее Сашу очень тронуло.

Так начался классический роман давно и прочно женатого мужчины с недавно и неудачно замужней барышней. Они оба впали в детство: радужное, мыльное детство влюблённых. Гуляли по московским улицам, распевая на два голоса «я маленькая лошадка» и «зайка моя»: Деся смеялась как сумасшедшая и говорила, что такой песни просто не может быть, а чтобы её пела Пугачёва — это просто глюки. Стояли в очередях за вкусным гумовским мороженым, которое ели одно на двоих, с обеих сторон. Ходили в кино, чтобы потискаться в задних рядах. И, конечно, уйму времени занимала беготня по общим знакомым и знакомым знакомых в поисках свободной хаты.

На этот раз они весь день бродили по посёлку, по кривым пыльным улочкам, лениво заваливающимися то на правый, то на левый бок, и уже под вечер забрели на местный рынок с ветхими прилавками под открытым небом. Там уже никого не было, лишь полудремлющая бабка, торгующая семечками, пересчитывала выручку, гоняя по замурзанной ладошке грязные пятаки и двадцарики.

— Значит, частную собственность разрешат? — снова начала спрашивать Деся.

— Разрешат. Но, кажется, всё будет как-то сложно. Понимаешь, это версии реальности… Или не версии. Вот, например, как с мобильником. Кто-то помнит, кто-то нет. А флаг у нас будет трёхцветным… сине-красно…

Забор посерел: на него упала длинная косая тень.

— Йё, бля, маасквич, — тихо и опасно шноркнуло в воздухе, — курить есть?

Их было трое — вполне достаточно для того, чтобы сделать тощего парня интеллигентного вида и взять его девку. Впереди стоял бычок в синей ветровке, рядом — его холуй. Ещё один, постарше, держался в отдалении: у него была арматурина. Саша выхватил взглядом наколотый синий перстень на пальце: «от звонка до звонка я свой срок отсидел».

Дальше тело действовало само, без вмешательства разума.

Он развернулся и побежал куда-то в сторону, потешно сутулясь и загребая ногами. Бычок сначала не въехал — по его опыту, московские обычно ведутся на разговорчик. Этот оказался умнее: струсил и сразу бежать. Москвич мог уйти, так что бычок резко дёрнул с места.

Подпустив бычка поближе, Саша резко затормозил, одновременно разворачиваясь в «шаге Вишну» и складывая пальцы правой руки в «клюв Гаруды».

Бычок в ветровке даже не успел закричать, когда ошмётки левого глаза вылетели из раздробленной глазницы.

1990 год, февраль. Ночь.

— Ну и потом чего? — Тер-Григорян вытянулся на кровати, стараясь достать пальцами ноги сбившееся в комок одеяло.

— Того, — Саша вздохнул. — Пришлось нам с Десей оттуда по-быстрому ноги делать. Потом её в ментовку таскали. И меня долго разыскивали. Тот урод… он же умер.

— Так сразу?

— Я же говорю — в глаз бил. После этого приема шансы выжить минимальны.

— А ты где научился?

— Ну… — Саша замялся. — Наверное, всё оттуда же.

— Жалко, я не умею. «Клюв Гаруды», говоришь? Забавно. Индия какая-то?

— Ты когда летишь? — Саша налил полстакана сухого и осторожно выпил.

— Завтра с утра мне надо быть там.

— А когда вернёшься?

— Уже не вернусь, наверное.

Они помолчали.

— Нет, я приеду, конечно, — вздохнул Тер. Было видно, что в это он не верит. — Если жив останусь.

— Значит, война всё-таки будет?

— Ты же знаешь… Ах да, ты не знаешь. Потому что я там буду, а ты — нет.

— Расскажи про войну, — попросил Саша. Ему было грустно, и он налил себе ещё вина. Сухое вино он пить всё-таки научился.

— Война есть война, — вздохнул Тер. — Как расскажешь?.. Тошно мне чего-то... Можно я закурю?

— Я бы и сам, пожалуй.