Лапсанг Сушонг

По ту сторону турникета было чище и как-то радостнее. Уезжающие олим слегка портили впечатление — они бестолково суетились, не зная, куда деть себя и многочисленные чемоданы с блестящими железными набойками на углах. Цунц смотрел свысока: он уезжал налегке, не желая иметь дело с вещами из прошлой жизни. Всё его имущество уместилось в старую спортивную сумку.

Он пошел вперед — и вдруг замер на месте.

Прямо напротив него был рай.

Это был настоящий рай — такой, каким Аркадий воображал его себе всю жизнь. Стеклянный магазин, сияющий изнутри неземным бело-голубым светом. Сквозь стекло виднелись полки, уставленные коробками, бутылками, разнообразными соблазнительными вещицами. Сыто поблёскивали жестяные бока пивных банок. В углу, у самой стены, скучал понурый выводок матрёшек с лицами Ленина, Сталина и Горбачёва.

Никакой очереди. Более того — стеклянные двери этой пряничной избушки оказались гостеприимно распахнуты. И над всем этим великолепием победно сияет надпись «DUTY FREE».

Цунц вошёл в райские врата, ёжась и недоумевая — может быть, это спецмагазин для работников аэропорта?

Его успокоил вид давешней тётки с мальчиком, которая стояла у витрины и что-то увлечённо выглядывала. Мальчик жался к маме, обвив руками толстую ногу.

Цены были в долларах. Доллары у него были.

Сверившись с ценниками, Аркадий понял, что вполне может позволить себе бутылку «Наири». Потом передумал (долларов было маловато) и приобрёл банку «Туборга». Взгляд зацепился за полочку, где лежала мелочёвка: какие-то цветные коробочки с непонятными надписями.

— Это у нас чай, — проследила за его взглядом продавщица. — Английский, — добавила она. — В пакетиках.

— И что, берут? — поинтересовался Цунц.

— Ну… — девушка дёрнула плечами, — вообще-то как сказать… Мне вот не очень понятно, зачем. В самолёте тем, кто хочет, чай дают обычно.

— А скажите, — прищурился Аркадий, вспоминая давнее, — есть ли у вас английский чай Лапсанг Сушонг? Он, знаете, такой… пахнет копчёным.

— Такого не знаю, — равнодушно сказала девушка.

— И не узнаете, — пообещал ей Цунц, дивясь невесть откуда нахлынувшей смелости. — Никогда не узнаете, никогда. Если только еврей замуж не возьмёт и отсюда вас не вывезет.

— Вы ещё что-нибудь берёте? — скучным голосом спросила продавщица.

— Лапсанг, слышите? — с удовольствием повторил Аркадий Яковлевич. — Лапсанг Сушонг.

4 октября 1993 года. День.

Он лежал на крыше высотки.

ПСО-1 позволял чётко видеть копошащихся внизу человечков.

Винтовка, к сожалению, была не родной. Увы, провезти в Москву любимую СВД было не то чтобы невозможно, но слишком рискованно.

Вообще-то, в Москву Аристакес не собирался — и уж тем более по таким делам: на родине дел хватало с головой. Но после той горной деревушки у него начали трястись руки. Даже не трястись — а так, немножечко не слушаться. Совсем чуточку. Просто когда он ловил в прицеле азера, его скручивала дикая ненависть. Ремесло же снайпера требует определённого абстрагирования от ситуации: на спуск следует нажимать с тем же чувством, с которым гроссмейстер делает правильный ход. А когда хочется рвать врага руками, начинаются проблемы с плавностью спуска и точкой срабатывания.

Командование отнеслось к личным проблемам Тер-Григоряна правильно. Было сделано два звонка, и через неделю Тер-Григорян был отправлен на передержку — подальше от линии фронта. В Москву.

Здесь он впервые ощутил, насколько отвык от мирной жизни. В Ереване война жила в городе, как в своём доме. Москва же была городом мирным, это было видно по всему, начиная от витрин и кончая лицами обывателей. Это раздражало. Раздражало настолько, что он почти обрадовался, когда в одном из новооткрывшихся кабаков увидел азера с характерной посадкой головы и узнаваемыми движениями. Они посмотрели друг на друга, кивнули и пересели за один столик; пили весь вечер, неспешно беседуя о преимуществах и недостатках новой модификации СВД со складным прикладом. После этого случая он почувствовал, что дрожь из рук ушла. Он снова мог убивать этих тварей спокойно и хладнокровно.

Однако мирная жизнь постепенно затягивала. Оживал погребённый в глубинах души прежний Тер-Григорян — замкнутый, наивный, не понимающий своего места в жизни и своего долга перед народом и землёй Армении. Предотъездный Тер-Григорян.

Чтобы не забыться, он стал скрупулёзно соблюдать дисциплину снайпера: носить солнцезащитные очки, каждый день держать на вытянутой руке утюг для укрепления лучезапястного сустава, и так далее. Телевизор он перестал смотреть по тем же причинам, и поэтому пропустил момент, когда всё стало очень серьёзно.

И когда с ним связались хорошие люди, предъявили правильные рекомендации и объяснили задачу, ему пришлось потратить полчаса, чтобы кое-как разобраться в проблеме.

В принципе, всё было понятно. Ельцин из последних сил удерживал Россию от коммунистического реванша, после которого всех хороших людей посадят в лагеря, восстановят тюрьму народов, а Арцах отдадут азерботам. Допустить этого ни в коему случае нельзя. Поэтому засевшие в Белом Доме дураки и провокаторы должны быть нейтрализованы. Некоторое смущение вызывала отведённая ему роль, но Тер-Григорян был не ребёнок — и даже не тот мэ-нэ-эс, который летел из Москвы в Ереван, совершенно не представляя, как будет жить дальше. Теперь Аристакес понимал многое, в том числе и слово «надо» — во всём его мрачном величии.

Он чуть опустил прицел. Подумал, что Т-образную конструкцию шкал углов прицеливания и дальномера в книжках почему-то называют «перекрестием».

В обычной — то есть боевой — ситуации у него был бы один выстрел. Сейчас он мог позволить себе такую роскошь, как три. После этого он должен уйти, пока ОМОН не начнёт работать по крышам. Но три выстрела у него есть. Три выстрела ему обещали точно.

Надо было обязательно подбить мента. Желательно двух. Ранение или смерть сотрудника МВД были совершенно необходимы для того, чтобы ОМОН всё сделал как надо. Третьим выстрелом надо убить кого-то из толпы — женщину или подростка. Аристакес немного гордился тем, что отказался стрелять в детей. А так — что ж, гражданскими иногда приходится жертвовать ради высших государственных соображений…

Теперь нужно было поймать момент между ударами сердца, когда пора нажать на спуск. А перед этим — выкинуть из головы всё и сосредоточиться на чём-нибудь одном. На образе, вещи, или подходящем воспоминании. Ремесло требует определённого абстрагирования от ситуации, да.

У Тера была для таких целей личная мантра. Единственная, пожалуй, ценная вещь, вынесенная им из старой московской жизни.

— Лапсанг, — произнёс он про себя, задерживая дыхание и ловя в прицел фигурку. Руки не дрожали.

Сердце глухо стукнуло, крючок пошёл.

— Су… — подумал он, концентрируясь.

— Шонг! — звякнула пружина УСМ.

Грохнуло.

Аристакес улыбнулся.

— Лапсанг, — повторил он вслух, привычно потирая правое плечо. — Лапсанг Сушонг.

29 мая 1994 года. Ночь.

Она сидела в его кресле и плакала.

— Юника, дорогой ты мой человечек, — в который раз приступил Модест, — давай поговорим как взрослые люди. Ты прекрасно знаешь, что господин Кащук…

— Папа, — глотая слёзы, мотнула головой Юника. — Папа.

— Ну хорошо, хорошо, пусть папа, папа. Твой папа участвовал, выразимся как можно деликатнее, в разных масштабных проектах. Насколько мне известно, к нему были определённые претензии со стороны очень серьёзных людей. Судя по тому, что ты рассказываешь, они…

— Они его убьют, — прошептала Юника. — Они… они могут.

— Девочка моя, — вздохнул Деев, — не буду тебя обманывать. Это вполне возможный вариант развития событий. Вопрос в том, о каких деньгах идёт речь. Они тебе что-нибудь говорили?

— Я не поняла… Они на своём языке говорят, — женщина снова захныкала. — И орут страшно, ничего не понимаю.