Бандит

Глава 3

«Стееепь…да стееепь…кругооом…путь…далеоок…лежииит…» — не знаю, почему я пел эту песню. Вернее как пел — шевелил губами едва-едва, шипел, свистел и хрипел. А еще — раскачивался, как будто пел мантру. Что-то древнее, глубинное вылезло из недр души и заставило петь эту безнадежную, протяжную песню. Песню-прощание, песню-реквием.

Я умирал. Мой новый организм отказывался жить, и я ничего, совершенно ничего не мог с ним поделать. Ты хоть сто раз скажи: «Халва!» — во рту слаще не станет. Ты можешь бесконечно повторять свои героические слова о преодолении, о том, что сдаваться суть позор для мужчины, но если в желудке уже который день пусто, если нет энергии для поддержания жизнеобеспечения тела — ляжешь и помрешь, как растение, засохшее без полива. И никакой, никакой надежды на улучшение положения у меня нет. Спасти может только чудо, а в чудеса я не верю. Даже после переселения моего сознания в новое тело. Слишком для этого материалист и циник.

Что-то ударило меня в пах — больно, еще бы чуть ниже, и точно я бы свалился от удара по гениталиям. Что, меня уже камнями забивают? Ну что же…последний бой! Так просто я вам не сдамся! Зубами буду рвать мразей!

Фокусирую взгляд, и вдруг вижу у себя в подоле две монеты — белые, блестящие, крупные такие — величиной со старинный дореволюционный рубль. Похожи на рубли времен Петра Первого — и профиль на аверсе монеты будто с Петра. Курчавый большеносый мужик смотрит в пространство, надменно выпятив толстые губы.

Сижу, зажав монеты в кулаке, соображаю, откуда прилетело такое чудо. Соображать трудно — от перегрева на солнце и от голода мутится в голове, сухой язык не смачивается слюной — ее просто нет. Дурак я — уселся прямо на солнцепеке. Белая кожа уж могла бы мне тонко намекнуть на некоторые толстые обстоятельства. Почему я такой бледный? Да потому что не переношу прямых солнечных лучей! Не загораю!

Еще что-то в меня летит, и я автоматически ловлю это «что-то» прямо в воздухе. Реакция у меня есть, да. Моя реакция, Петра Синельникова. Этот лох, в чьем теле я нахожусь, реагирует на все с трехсекундным замедлением. Я же приучил себя к молниеносной реакции — иначе ведь не выживешь. Иначе я не продержался бы на войне битых двадцать лет.

Конечно, никто не гарантирует от случайности — пуля-дура, она летит в одно место, а прилетает в другое, ей достаточно коснуться веточки, или ощутить дуновение ветра, и пошла в сторону, но…бог меня миловал. Ранен неоднократно, и даже довольно-таки тяжело, но…каждый раз полностью восстанавливал свое здоровье. И снова пускался во все тяжкие. Ну а что еще делать, если я не умею ничего, кроме как воевать? Если у меня нет ни семьи, ни детей (вот это спорный вопрос — женщины-то у меня были, и не только те…пониженной социальной ответственности), если я привык спать вполглаза, а на удар отвечать двумя, смертельными ударами? Если гражданская жизнь для меня пресна и даже глупа?

Посмотрел на пойманный предмет, и даже не удивился — после двух здоровенных «рублей» поймать золотую монету размером с николаевский империал — не есть ли это настоящее, правильное завершение чуда? Ну как бы конечная точка чуда — мол, вот ты не верил в него, ты злобный циник, погрязший в своем неверии и атеизме, а вот на тебе! Получи! И что теперь скажешь? Опять не веришь в божественное Провидение, и в то, что чудеса существуют?

Нет, я не уверовал. Во-первых, потому, что для этого мне тупо не хватало соображалки — меня так и мутило, голова кружилась и ноги тряслись. Во-вторых…одного случая…нет — двух случаев для того чтобы так уж сильно уверовать — этого недостаточно. Надо все обмозговать, прикинуть, и на основании полученных данных уже прийти к правильному выводу. Так делают настоящие ученые!

Ну а пока что следует отсюда валить, и как можно быстрее. Мой инстинкт просто-таки кричал, требовал: «Убегай! Ты получил то, за что тебя могут убить! Уноси добычу!». Так хищник, с огромным трудом поймавший кролика тут же утаскивает его в кусты, дабы уберечь от сильных и злых конкурентов. Не уследишь — из зарослей выскочит лев и сожрет не только твоего кролика, но может и тебя самого. Потому — забейся как можно глубже в какую-нибудь глухую нору и сиди там, наслаждаясь теплым мясом и сладкой, еще не застывшей кровью. Я сейчас тот же самый хищник, животное, руководствующееся только самыми простыми и низменными инстинктами — есть, пить, испражняться. И уберечь свое жалкое тело от посягательств более сильных хищников.

Монеты я сунул за щеку — а куда еще их девать? Нести в руках? Руки должны быть свободны, хотя бы для того, чтобы уберечь тело при падении, самортизировать удар о землю. Положить в карман? Да какие, к черту карманы у этого ветхого тряпья?! А во рту, за щекой, монетам лежится очень даже хорошо, и не уроню, и не потеряю. А если случайно проглочу…так они когда-нибудь все равно меня покинут.

Я брел по улице, сам не понимая, куда иду. Переходил перекрестки, заворачивал в переулки, стараясь выбирать те улицы, на которых было как можно меньше прохожих. Инстинкт меня вел. И как-то так оказалось, что я все-таки выбрался из города почти в то место, откуда начал свое погружение в новый мир.