Страница 24 из 32
– Эх ты, дуралей, дуралей. Это вовсе не Осип кашлянул, а я, – вся трясясь от смеха, простодушно призналась Николаю жена Ефросинья. – Эх ты, купец Иголкин, лучше бы лапти новыми лыками мне подковырял, а то все размочалились! С ног сваливаются.
– Я бы подковырял, да колодка куда-то запропастилась, и кочедык никак не найду. Видать, по людям ходит или кто-нибудь уже скормолил его, – в полудремоте оправдывался перед женой Николай, а сам натужно старался припомнить отдельные отрывки своего сладкого сновидения.
Рождество 1925 г. Володька и копейка
Наступил второй по величине христианский праздник Рождество Христово. В два часа утра ударили к заутрене. В набожной семье Савельевых к этому времени были уже почти все на ногах. Всех прежде с постели вскочил Санька. Он зажёг лампадку, поспешно оделся и убежал в церковь. Вскоре к заутрене ушли и остальные: Василий, Любовь Михайловна, Минька и Манька. Дома остались только малыши Васька и Володька под надзором бабушки Евлиньи. Ванька ночь под Рождество ночевал у дядя Феди на Моторе, чтоб к заутрене было идти поближе, там же ночевал Васька Дидов, с которым Ванька договорился после заутрени бегать по родным и славить.
К началу заутрени церковь была почти полна народом, изредка слышалось простуженное покашливание: частое и резвое на бабьей стороне и редкое грубоватое на мужском. Вскоре внезапно и громогласно правый клирос под руководством регента Романа Додонова грянул «С нами Бог!». Потом стали петь и на левом под водительством начетника в богослужении Степана Тарасова в поддержке Андрея Касаткина, Василия Савельева и Шувала, голос у которого настоящий баритон.
Василий Савельев, следуя незаурядной религиозности, в церкви в праздники стоял в хору левого клироса. Пел своим невзрачным голосом, козлетоном прилаживаясь к остальным певчим. С собой на клирос он ставил и своих сыновей Миньку, Саньку и Ваньку, приучал их к божественности, не допуская того, чтобы кто-то, ленясь, пролежался бы дома во время богослужения в церкви. Недаром под влиянием набожных отца и матери Минька, Санька, а впоследствии и Ванька, Васька с Володькой увлеклись богослужением. Они не пропускали службы в церкви по воскресеньям и двунадесятым праздникам, без принуждения вставали вместе с отцом на клирос, своими альтовыми голосами подтягивали старшим, познавательно вникали в каноны богослужения. Санька иногда за заутренями читал шестопсалмие, за что имел похвалу от прихожан, особенно от старух. По Пасхам Минька с Санькой ходили с молебном в качестве богоносцев, им приходилось по этому поводу бывать в Ломовке и Вержиках, когда там не было еще построено церквей. Они были причислены к мотовиловскому приходу.
Впоследствии Санька так увлёкся богослужениями, что в большие праздники без побудки вставал в два часа ночи, зажигал перед образами лампаду и спешил в церковь, где он вместе с Борисом Скородумовым становился послушником, облачаясь в стихари. Они сопровождали и прислуживали священству во время торжественного выхода на литию, за заутренней сопровождали священство при выходах из алтаря, со свечами в руках присутствовали во время чтения Евангелия, а также во время посещения архиерея нашей церкви.
Впоследствии Ванька, Васька и Володька последовали этому примеру старшего брата. Под благозвучие богослужения
Ванька с Васькой Дидовым, стоя на клиросе поодаль, забылись – вполголоса про себя репетируя «Славления Христа», они поправляли друг друга, шумели, Ванькин отец, заметя это, зашипел на них:
– Что вы тут шумите! – и, поддернув Ваньку к себе, назидательно проговорил ему:
– А ты хоть раз помолись, покланяйся, что стоишь, как аршин проглотил!
Долго шла заутреня, но все же подошла к концу. По окончании весь народ пришёл в движение. Бабы, накидывая себе на головы полушалки, тупо шумели кистями шалей. Народ, топая ногами, шумно задвигался к выходу, ребятишки, которым предстояло обежать село со славлением, нетерпеливо хлынули к двери:
– А вы не напирайте! Выходите степенно! – упрошающе обратился к народу церковный староста Михаил Додонов.
По-детски торопко обежав село, посетив почти всех родных, торопливо перебивая друг друга в славословии Христа, Ванька с Васькой с звенящими в кармане деньгами возвратились по домам. Похвалившись матери, что наславил почти полкармана медяков и, прославив Христа дома, Ванька принялся считать деньги, усевшись у стола. Меж тем, чужие ребятишки целыми ватагами шумно вбегали в избу Савельевых и впопыхах наперегонки славили, получив от хозяина деньги, торопливо и топотно выбегали на улицу.
Своих ребятишек Василий за славления всех наделил деньгами, даже маленькому трехлетнему Володьке, который еще не умел славить и беззаботно валявшемуся на постели на полу, он дал медную копейку. Володька, лежа вверх лицом, стал забавляться и играть монеткой, а потом надумал положить ее себе в рот. Переваливая во рту языком копейку и стуча ею о зубы, Володька увлёкся этой забавой до того, что она внезапно и мгновенно скользнула ему к горлу. Он стал давиться, заквакал. Манька, подскочив к Володьке первой, испуганно затараторила: «Выплюнь! Выплюнь!»
– А ты скорее поботай ему по спине, – выкрикнул не в шутку встревоженный отец. Манька, трепыхая косичками с вплетёнными в них алой ленточкой, торопко принялась тормошить и шлепать по спине Володьку. Катая его по постели и, не переставая колотить ему по спине, продолжала выкрикивать: «Выплюнь! Выплюнь!» Но, видимо, уже было поздно. Копейка прошла через глотку, ушла в пищевод и там застряла.
Взволнованно всполошилась вся семья. Все вскочили на ноги, заслышав тревожную тупотню в верхней. Выронив ухват из рук, с испуганным лицом торопливо по лестнице вбежала в верхнюю избу мать. Поняв в чем дело, всплеснув руками, она с ужасом припала к Володьке и голосисто взвыла:
– Ненаглядный ты мой сынинька! Портрет ты мой написанный! Чадо возлюбленное! Мое сокровище!
– Постой орать-то! – злобно обрушился на нее Василий, слегка общупывая Володькино горло:
– Надо делом ему помочь, а не кричать бес толку.
Мать несколько приутихла.
– Ах ты, батюшки мои светы! Ах ты, Господи! Беда-чиста! – слышались приглушённые вздохи бабушки Евлиньи. Не смея подойти поближе к побледневшему и дрожащему от испуга Володьке:
– Вот оказия-то! Царица небесная матушка! – горестно продолжала она шептать про себя, опасливо глядя со стороны и хлюпко сморкаясь в полу овчинной шубы. Перепуганная случившимся, вся семья в тревожном выжидании следила за состоянием Володьки. От предчувствия чего-то страшного все обеспокоенно млели в неизвестности. Меж тем, Володька уже стоял на ногах, около него горестно и скорбно металась мать, стараясь чем бы помочь, но не в силах предотвратить случившееся. Сила материнского сердца выражается в неописуемой жалости к своему детищу, в невыстошном вопле души, готовая смазливо разреветься навзрыд,
– Уж не божье ли наказание, в такой-то праздник такая скорбь и печаль, – вполголоса едва выговаривала она и с досадой и укором к Василию:
– Зачем дал ему копейку-то? Не надо было давать-то! – стараясь не встречаться с его напыженным взглядом, упрекнула она его. Молчаливо и по-своему переживая горе, Василий, разгневанно вспыхнув, прикрикнул на жену:
– Перестань хныкать-то, тоску только нагоняешь! И так горя немало! Ты думаешь, мне легко! – продолжая суетно поглаживать Володькино горло и стараясь, чтоб копейка из пищевода прошла в желудок.
– Где она у тебя? – спросил он с испугу обезмолвившего Володьку.
– Вот тут! – едва слышно проговорил Володька, показывая себе на грудь.
– А дыхать-то тебе больно, ай нет? – допытывался отец.
– Нет! – ответил Володька, крутя своей кудрявой головой. После этого вся семья облегченно вздохнула, с искоркой надежды на благополучный исход встрепенулась мать.