Страница 7 из 15
К счастью для Джима, этой малой толики свободы хватило.
Вновь заполучив оборванные поводья контроля над своим телом, он оторвался от мерзлой земли и рванул в неизвестном ему направлении. Но лес, некогда стелившийся к его ногам, больно бьет попавшуюся добычу, и Джим, будто подсеченный умелым рыбаком, падает в грязь. Тело, и так еле служившее ему средством для передвижения, стала тянуть к земле невиданная доселе Сила.
Страх парализовал Джима безвозвратно.
Наспех заперев створки своего сознания, Джим распахнул красные от страха глаза.
Ведомый шлейфом жуткого сновидения, мальчик резко отпрянул от своей взбитой до неузнаваемости кровати. В попытках перевести дух он пытался закрыть глаза вновь, но перед ним вставали лишь пережитые в жутком кошмаре картины.
Все попытки успокоиться были безнадежны, и даже непроизвольное моргание сопровождалось алым мерцанием пережитого ужаса, напоминая Джиму о жгучей боли в левой ноге.
Выйдя на свежий воздух и прислонившись к перилам, он смотрел в глубокую лесную бездну, изредка кивая головой и крепко сжимая ту самую дождевую каплю, найденную им в сточной яме.
Мрак медленно обступал его, завлекая в густой водоворот всепоглощающего импульсивного стяжания эмоционального гнета, граничащего с безвозвратным безумием. Ночь забрала его разум и сердце, обрекая на кабальное существование под эгидой темных сил.
Джим был уже не в состоянии открыть глаза, но он слышал, как его зовут родители, и чувствовал, как отец берет его на руки и заносит в дом.
Он бежал на их голоса, а затем и на слезы; он хотел дотянуться до любимых материнских рук, но ответом ему было лишь редкое мерцание Туманного Альбиона над пепельной головой.
Пепел… Много пепла.
Прошло несколько дней, но глаза были по-прежнему скованы волей темных сил. Казалось, Джим вот-вот одержит верх и разорвет оковы, тяготящие его…
Мы так привыкли открывать глаза каждое утро и видеть новую главу своей жизни, что уже даже не задумываемся о том, как проходим сквозь коридор наших сновидений, перешагивая обратно за черту вымысла. Но для малыша Джим-Джима наступил тот день, когда он отдал бы все на свете, чтобы ему помогли всего лишь приоткрыть уставшие веки.
Комната покрылась лёгким инеем. Все вещи замерли на своих местах, в ожидании очередного дня, но его все не было.
Окутанный смиренным страхом, Джим думал лишь о том, чего же хотела от него та женщина, обезумевшая от ненависти и боли душа.
На долю родителей Джим-Джима выпало то, чего не пожелаешь и злейшему врагу: они не могли ничем помочь своему ребёнку, они могли лишь смотреть, как тот страдает.
Могли только слушать дикий ритм биения его сердца и каждую секунду своего существования задаваться самым кротким и отчаянным вопросом:
«Почему именно с ним, именно в этот день, именно в 1861 году?»
Наутро все жители стояли на ушах: родители заснувших детей бегали в ужасе по соседям; молились всем известным богам; умоляли забрать их жизнь и покой в обмен на души своих любимых детей.
Тем временем на утреннем небе правила луна, коронующая целину выжженного неба; плод страсти: умысел ночного огнища и темных сил, в окружении безмолвных звезд.
Все Черапунджи познало силу воронова крыла.
Лес шумел в агонии: удушающие крики животных доносились до запертых на засовы домов, а зеленые листья, с некогда могучих ветвей, опадали, словно пепел, прощаясь серыми красками с умерщвляющей их чащей – небо не шло на уступки; ни одна молитва не была услышана.
На проклятой волей случая поляне расставались с последними воспоминаниями ни в чем не повинные существа: в некоторых еще теплилась жизнь, а некоторые испускали последний свой вздох.
Их хладные тела темнели вместе с последним взглядом, в котором не было ни капли ненависти и злобы.
Жизнь покидала Черапунджи: дети покоились в непробудной колыбели сна, и только один из них знал, что происходит.
Может статься, что все происходящее вокруг связано или берет свое начало с Джим-Дима. Но так ли это на самом деле?
Об этом лучше умолчать – ведь радости здесь нет
Когда все дети, непригодные для гостей из загробного мира, наконец сбросили с себя оковы пустоты – бархат ночи спал со звездных полюсов. Лазурит прекрасной синевы и корундовый рубиновый мираж буйными волнами окрасили небесные холсты. В комнату Джима вновь проник живящий солнечный свет.
Медленно избавляя от страха перед колким духом ночи, лучи ярила рассеяли вместе с тем и последние воспоминания ребенка.
Комната Джим-Джима вновь стала живой и теплой, с одним лишь неочевидным напоминанием о том, что здесь, в светлой маленькой комнатке, на пьедестале проклятых, отсеченных лет жизни, восседает новый окаянный хозяин.
Скверный запах могильной сырости не покидал больше дома Даниэля и Мии Крафт. Да и с чего бы ему покинуть своего хозяина: отныне и впредь этот кров находится в холодных руках смерти.
И если наших героев ветхий запах обволакивал даже во сне, то очнувшихся душ пережитый страх смерти преследовал и в ярком смехе, и в громких рыданиях – даже в своем отражении дети видели своих мучителей.
Юные головы уже не могли играть своим временем: в них поселилась мысль, что любое промедление может стоить им жизни.
Мысль о том, что за ними могут вернуться, не давала им сомкнуть уставших глаз.
Пятилетие Джим-Джима, 3 июля 1861 года, стало знамением для всех детей Черапунджи.
В первые секунды пробуждения их дыхание раздирало отчужденное, но безумное и ненасытное желание жить – роковой подарок загробного мира, отныне и вовек таящий в себе пороки и желания, лютую ненависть к бездействию и охоту к острым ощущениям.
Единственный вопрос, который волнует нас сейчас больше всего остального:
«Почему именно они? Маленькие, ни в чем не повинные дети, были окутаны параличом смерти?»
Все мы, без исключения, ходим под белыми флагами, когда нам есть о чем молчать. И как бы то ни было, но маленьким, неопытным и наивным, как никому другому, было и будет о чем просить прощения – жестокость у детей глупа и примитивна, но пылает во сто крат ярче, чем у любого взрослого.
Именно они – постыдные грешки – послужили верой и правдой своим хозяевам.
Запятнанные маленькие души не пришлись по вкусу никому из покойников – легенда непорочного ясно давала понять: нужна чистая и светлая душа, лишь тогда ритуал возвращения к жизни состоится.
Когда приходит дождь, свет падает совсем иначе: деревья приобретают глубокие оттенки зеленого, а небо, которое в солнечную погоду кажется таким удивительным и глубоким, окрашивается в скучный серый оттенок.
Полная однородность подобна вселенному безразличию к нам: маленьким, мелочным людям. Но стоит дождю пройти – небо вновь отвлекает все внимание на свои бескрайние просторы; деревья озаряются солнцем, и мы вновь о них забываем, концентрируясь на том, что нам кажется более удивительным и желанным.
Расправить крылья по примеру Икара и полететь на свет, прямиком в ловушку, подобно мотыльку. Можем ли мы винить безобидное насекомое за то, что его, как и всех людей Земли, тянет туда, где светит ярче?
Мы не виним обреченного мотылька, а потому не виним и своих детей. Но взрослых это никогда не останавливает винить себя, и в этом они будут правы.
Именно ледяной дождь в душе и серое однородное небо, нависшее над головами очнувшихся детей, подарили им шанс исправить свои ошибки: юные глаза, в которых еще вчера читалось презрение к Джиму и глупая ненависть, теперь излучали переживание и волнение за незнакомца, ставшего им родным человеком.
Стрелки часов зашагали вопреки мыслимым законам природы – пошел обратный отсчет: дети, некогда оттолкнувшие Джима, теперь стали частыми гостями в его доме.
В ночь на 3 июля каждый из них побывал в своей персональной газовой камере, и сейчас они понимали лучше, чем кто-либо, с чем приходится изо дня в день бороться Джиму.