Терновая Лилия

Не швея, не птичница, и точно не горничная, потому что шнуровки, особенно на спине, меня выбешивали до невозможности. Утро начиналось с суматохи — мы с Клеменс попеременно затягивали друг другу корсажи. Раньше ей помогали приходившие раньше всех девочки: либо Моник, либо Софи. А до того они с дочерью шнуровали друг друга.

— Это же страшно неудобно! — посетовала я в сердцах. — Почему не спереди?

— Некрасиво же! — в ужасе от подобного святотатства воскликнула Клеменс. — Впереди шнуруют только совсем бедные и одинокие, которым даже помочь некому.

Эдакий показатель статуса. Понятно. У тех, кто побогаче — горничные, у остальных — дочери или помощницы. Да хоть бы муж.

Один комплект из жилетки и зеленой юбки я сшила по классическому образцу под чутким руководством Клеменс. За день или два я не управилась, застряла в помещении на целую неделю. То шов шёл криво, то стежки оказывались слишком широкими, то садилось не по фигуре и приходилось размечать выкройку булавками заново.

Зато у меня было время немного вникнуть в происходящее вокруг, познакомиться с приходящими работницами и освоиться с длиннющими юбками, которые почему-то все время неловко путались в ногах, будто я в жизни их не носила.

То, что работа у цветочниц тяжелая и неблагодарная, я поняла сразу, в первый же день.

Если посчитать чисто математически — полноценный обед в таверне стоил от пяти до десяти денье. От продажи десяти бутоньерок они получали на руки три денье. Только вот покупали цветы не очень охотно, особенно на улице. Почти все горожане выращивали самые необходимые травы на подоконниках и задних дворах, про богатых и говорить нечего, у них садовники. А цветочки, пусть даже и замечательно пахнущие, — все же роскошь, а не необходимость. Так что редко кому удавалось за день продать всю корзину, где умещалось около двадцати букетиков.

Соответственно, проведя весь день на ногах в любую погоду, они при хорошем стечении обстоятельств получали возможность один раз поесть. Понятно теперь, почему Клеменс их подкармливает: бедняжкам ведь и жить где-то надо, и еду покупать, а многие еще и семью содержали.

У Моник беспробудно пил отец, так что ее малолетние брат и сестра рассчитывали только на нее. И то, приходилось прятать хорошенько все деньги и еду, что девушка приносила в дом.

Софи кормила своих собственных детей и мать. Муж ее ушёл зарабатывать титул и деньги в жандармерию и совершенно глупым образом там сгинул в какой-то ночной облаве. Неудачно получил по голове бутылкой, оставив двоих малолетних погодок и супругу, едва справившую двадцатилетие, одних. Хорошо, мать Софи была еще жива и присматривала за внуками, пока дочь зарабатывала им на хлеб.

Розетта жила одна, так что позволяла себе иногда и модную кокетливую ленту на шею, и заколку в волосы. Впрочем, жадиной и задавакой она не была, и щедро разрешала подругам одалживать у нее украшения на праздники.

Вообще, работницы у Клеменс подобрались порядочные, дружелюбные и добрые.

Люди падки на необычное.

Поэтому теперь девушки просили меня научить их вязать сложные банты, а пока у них не очень получалось, укладывали мне на колени аккуратные кучки с заготовленными ленточками.

Так постепенно я вливалась в их дружный коллектив, вникала в жизненные перипетии и от души сочувствовала. Мне в душу никто не лез, за что я им была отдельно благодарна.

И вот наконец настал торжественный день, когда я вместе с остальными переступила порог скрипучей калитки и вышла в город.

Поджилки у меня порядком тряслись. Память о подворотне и трупе рядом была еще свежа, и натолкнуться на кого-то, кто меня узнает, я опасалась. Поэтому маскировалась как могла.

Темные волосы скрыл чепец. Старомодная бесформенная штука, которую Клеменс откопала на самом дне сундука, пришлась очень кстати. Среди бедноты подобный головной убор был не редкостью — сложные прически и украшения в них отнимали время и деньги, и позволить себе непокрытую голову могли немногие горожанки с окраин. Кроме Розетты, все остальные девушки щеголяли в похожих чепцах, разница была только в отделке и материале. Мне выделяться не хотелось, поэтому свой я так и оставила — простым сероватым чехлом.

Внешность моя не была особой редкостью, особенно на юге. Из-за постоянных стычек на границах и следующих за ними грабежей и прочего, генофонд двух наций, Морингии и Бискайи, постепенно смешался, так что среди розовощеких шатенов и блондинов то и дело мелькали темноволосые и смуглые южане.

Мы с девушками уже привычно завернули по паре десятков свежих букетиков. Почему-то в основном Клеменс привозили фиалки, хотя иногда попадались и хризантемы, и гиацинты, и лилии, и даже сирень. Но на улицах подобные букеты шли плохо, как мне объяснили, дороговато для спонтанной покупки. Поэтому их Клеменс чаще всего разносила сама в лавки, с которыми у нее были договоренности. Сильно пахнущие цветы помогали заглушить вонь, доносящуюся с улицы, а зачастую и царящую в самом помещении. Как я успела понять, по местным меркам у моей хозяйки царила практически идеальная чистота. Сено на полу было довольно свежим, и менялось каждый месяц, в то время как у других оно зачастую гнило годами, только сверху насыпали новые и новые слои.

Лаванда шла отдельной категорией, как и полынь с вербеной. Их Клеменс развешивала вдоль крыши на заднем дворе, на просушку. Для этих целей в выступающую доску были вбиты гвоздики на небольшом расстоянии друг от друга, и пучки трав, как односортных, так и смешанных в разных пропорциях, щедро распространяли аромат, постепенно превращаясь в сухостой. Позже их ставили в вазы или набивали специальные мешочки и клали в постель, чтобы отпугнуть живность.

То, что шевелилось в соломе, оказалось вездесущими тараканами. К сожалению, эту напасть простой травой не взять, поэтому я поклялась от сена в доме, или хотя бы в своей комнате, избавиться. Придумать бы только сначала, чем его заменить.

Роз почему-то не привозили вообще, хотя в моем представлении это был первый цветок для продажи. Когда я поинтересовалась на этот счет у Клеменс, она вытаращилась на меня в священном ужасе.

— Это же только для высшего дворянства! Простым людям их разводить и тем более продавать категорически запрещено!

Учитывая, что сама Клеменс была хоть и скромного, но дворянского звания, напрашивался вывод, что розы — исключительная привилегия королевского дворца. Даже на монетах изображалась именно роза в стилизованном виде.

Что ж, я приняла в копилку очередной факт окружающего мира, хоть он меня и царапнул неким несоответствием.

Сегодня моя корзина наполовину благоухала фиалками, другую половину заняли скромные, почти не пахнущие анютины глазки. Они тоже неплохо продавались, благодаря яркой расцветке, и стоили недорого. Люди здесь, как я заметила, очень любили яркие, броские цвета как в одежде, так и в быту.

Повесив плетенку на локоть за длинную ручку, как остальные девушки, я последовала за стайкой щебечущих цветочниц к городскому центру. Шли мы не торопясь, работая на публику. Именно за время нашего торжественного прохода распродавалось зачастую больше всего цветов. Девушки благосклонно, но ни в коем случае не зазывно, улыбались покупателям.

Мне стоило большого труда уловить эту разницу, потому что Клеменс настаивала на важности нюанса. Вроде мы не девушки лёгкого поведения и не завлекаем мужчин, поэтому улыбка должна быть едва уловимой, скромной, с потупленными глазками, но никаких покрасневших щёк, ни в коем случае! И не щериться во все зубы, как она выражалась.

Здесь с гигиеной рта было не очень. Мне повезло, или я раньше хорошо следила за зубами и все они были на месте, а вот Клеменс, как и девочки, не досчитывалась пары-тройки на самом видном участке верхней челюсти. Оттого и полноценная улыбка считалась неприличной — таким образом я демонстрировала свое превосходство, потому что услуги магов-целителей стоили непозволительно дорого, а у кузнецов лекарство было одно на все случаи — выдрать. Зачастую несколько. На всякий случай, с запасом.