Страница 10 из 19
Виноградов был готов к такому повороту событий. О возможной интервенции говорили давно. Из Бакарицы вверх по реке с начала навигации 1918 года большевики вывозили ценные грузы. Но их было так много, что отправить удалось только малую часть. Остальное досталось белым.
По совести говоря, грузы эти были иностранной помощью русской императорской армии и по факту принадлежали Антанте. Но комиссар Кедров, отдавший приказ о перевозке наиболее ценного, только отмахнулся: «Все это давно оплачено русской кровью на фронтах империалистической войны».
После оставления Архангельска красными в изменившейся обстановке расследование обстоятельств восстания уходило на второй план. Необходимо было в кратчайшие сроки остановить наступление белых.
Виноградов, наводивший порядки в южных волостях уезда, срочно вернулся в Шенкурск, собрал освобожденных членов исполкома и учинил им разнос.
– Как допустили? – Орал он на местных активистов. – Жалеете кулачье и контру, проявляете мягкотелость! Надо за малейшее неповиновение ставить к стенке!
– Так как же можно, к стенке? – Не понимали члены исполкома. – Крестьяне-то все наши, шенкурята. Не разъяснили им насчет мобилизации толком, промашка вышла. К тому же лето, сенокос, а тут мобилизация. Тоже понять можно.
– Правильно говорите, товарищ Виноградов, надо расстреливать контру, и чем чаще, тем скорее они поймут, что Советская власть с ними церемониться не намерена.
Виноградов оглянулся.
В дверях стояла высокая женщина, явно не крестьянского происхождения. Ее темные волосы были небрежно собраны в пучок на затылке, когда-то ухоженные пряди давно не видели расчески. Карие глаза с вызовом смотрели на окружающих, сжатые губы придавали ее миловидному лицу решительный вид. Женщина выглядела устало: помятая блузка и юбка, темные круги под глазами. Осанка и взгляд, наоборот, говорили об огромной силе воли и несгибаемом характере дамы.
Члены исполкома зашумели:
– Товарищ Ревекка, слава богу, вы живы! Мы очень за вас волновались!
Не обращая внимания на членов исполкома, женщина сразу же обратилась к Виноградову:
– Не узнали, Павлин Федорович? Я Пластинина Ревекка Акибовна, член губисполкома. Может быть, вы помните мое выступление на июльском съезде советов? Мне тогда аплодировали. Я рассказывала, как в уезде собирали чрезвычайный налог. Пока не посадили богатеев под арест, дело не сдвинулось. Зато в итоге удалось собрать сорок тысяч рублей.
В июле мы с мужем поехали в Шенкурск для продолжения работы. Вскоре его отозвали обратно в Архангельск по срочному делу. Я осталась в Шенкурске с десятилетним сыном. А тут бунт. Я как член местного исполкома не могла остаться в стороне. Когда бунтовщики обложили казармы, была в числе оборонявшихся и первая начала стрелять. Это остановило негодяев от штурма.
– Действительно так? – Спросил Виноградов.
Собравшиеся нестройно закивали.
– Она и стреляла, напрасно человека убила, молодой был ешшо парнишко, жить бы да жить, зачем он пошел в казармы, не ясно. В итоге сгинул парняга зазря.
– Отставить контрреволюционные разговоры! – Рявкнул Виноградов. – Товарищ Пластинина, объявляю вам благодарность!
Павлин Федорович был доволен. Крестьяне уже не представляли из себя организованной силы. Нужно было выявить зачинщиков и примерно наказать их, чтобы другим было неповадно.
– Кто стоит во главе мятежа, известно?
– Ракитин Максим Николаевич, учитель.
– Его что, тоже призывали?
– Да, он же военный, прапорщик, воевал против германца, в прошлом годе вернулся с фронта.
– Значит, во главе бунта офицерье? – Сняв очки и прищурив глаза, спросил Виноградов.
– Так точно, вместе с Ракитиным прибыли офицеры, они местные, Родимов Тимофей – сын попа, откуда другие взялись, не знаю. Были и эсеры, эти агитировали против Советской власти.
– Где сейчас главари бандитов?
– Неизвестно, но скорее всего где-то рядом, сидят по деревням и заимкам. У нас нет возможности их задержать.
– Тем не менее, мы будем проводить следствие. Необходимо найти и наказать виновных! – Виноградов рубанул ладонью по столу.
– Считаю важным срочно арестовать бандитов Лопатина и Малахова, которые несут ответственность за издевательства надо мною, – сказала Ревекка. – Оказавшись после осады казармы в тюрьме, я стала требовать немедленно отправить меня в Архангельск, как члена Губисполкома, и, когда главарь бандитов Ракитин отказал, объявила голодовку. Они не нашли ничего лучшего, как отправить меня на всеобщее поругание в верхние волости, чтобы вволю поизмываться, а затем казнить. Они разлучили меня с сыном, и я до сих пор не знаю, где он и что.
– Все в порядке, Ревекка Акибовна, – поспешил сообщить кто-то из местных, – мальчик у хороших людей, он ждет вас.
– Малахов – жестокий отвратительный тип, помощник Ракитина, – продолжила Пластинина, – когда меня увозили, он заткнул мне рот бумагой и бросил в повозку, сверху положил мешок на меня и сел сам. Я чуть не задохнулась.
– Не стоит преувеличивать, – возразил Пластининой кто-то из членов исполкома, – вам дали гарантию безопасности и вывезли из города от греха подальше. Вы же знаете, как местные вас жалуют. И мешком прикрыли, чтобы ненароком кто не увидел, и кляп для той же цели, чтобы вы не кричали.
– Почему же такое отношение к товарищу Ревекке? – Спросил Виноградов.
– По причине национальности. Люди темные, не любят евреев, предрассудки.
– Но она же женщина?
– Это никого не остановит, и если бы узнали, что это она призывника застрелила, не сносить бы товарищу Пластининой головы. Здесь края глухие, советская власть не может защитить даже своих агитаторов.
– Советская власть все может, – подвел итог Виноградов, – завтра во всех газетах должно быть помещено мое объявление.
Он достал из кармана лист бумаги и прочел:
– Товарищи крестьяне! Я послан к вам не за тем, чтобы наказывать, как это говорят провокаторы из контрреволюционного лагеря, а затем, чтобы покарать руководителей восстания мобилизованных, эту подлую свору из господ. Виноградов замолчал, в тексте не было указано ни одной фамилии.
– Ракитиных, их несколько братьев, – услужливо подсказала Ревекка Пластинина.
– Ракитиных и других негодяев, расхитивших народные деньги, продовольствие, пытавшихся уничтожить советскую власть в уезде, – продолжил Виноградов, написав карандашом фамилию руководителя бунта.
– Главари восстания бежали, а введенные ими в заблуждение солдаты, подлежащие мобилизации, разошлись по домам и продолжили свой мирный труд. Репрессии их не коснутся. Исполкому следует напрячь все силы для спасения революции, – закончил Виноградов, – виновные в саботаже и нерадивые будут арестованы и преданы суду трибунала.
– Как же вам удалось спастись? – Спросил Пластинину после заседания Павлин Виноградов.
– Просто повезло. Малахов хотел доставить меня в село Благовещенское, где у них много сочувствующих. Там бы меня точно казнили. В отчаянии я сделала вид, что выронила сумочку, и, когда Малахов соскочил с повозки, чтобы поднять её, крикнула вознице именем Губисполкома, чтобы гнал назад. Рядом работали в поле крестьяне. Я начала звать на помощь. Малахов стрелять не посмел. Так я очутилась на свободе, сразу же поспешив в Шенкурск, и успела на совещание. Вы простите мой внешний вид, сейчас не до того, надо спасать революцию.
– Конечно, согласился Павлин Федорович, – сейчас нет времени на личное благополучие.
На следующий день листовки с текстом Виноградова были отпечатаны и распространены по уезду. Крестьяне прочитали и успокоились: «Раз обещают, значит, не тронут».
Виноградову не нужны были волнения в тылу. Он собирался на войну с белогвардейцами и интервентами.
От товарища Кедрова была получена телеграмма: собрать силы, на судах спуститься вниз по реке Ваге до Северной Двины и встать заслоном на пути белых. Путь на Котлас для белых в первой половине августа был практически свободен.