Страница 16 из 17
«У меня усиливается ощущение, – отмечал в дневнике атташе посольства, – что правительство Ленина и Троцкого вот-вот сместят. Они витают в облаках. Я даже испытываю некоторую симпатию к этим фантазёрам, которые верят в будущее человечества, вместо того, чтобы прохлаждаться в апартаментах Зимнего дворца, как Керенский. Они живут совместно в Смольном и едят вместе незамысловатое блюдо – кашу, приносимую каждый день на завтрак «товарищами» комиссарами. Один посланник мне рассказывал, что встречался с Троцким по делу, тот его любезно принял и после беседы сказал: «Крымские комиссары нам послали виноград, надо, чтобы Вы его попробовали». Он провел посланника в соседнюю комнату, где стояла уже почти пустая корзина, и они вместе доели остатки винограда.
Большевики обезоруживают своей наивностью. Их образ мысли так отличается от нашего, что понять наши аргументы они не в состоянии. Большевики живут вне обстоятельств, в оторванном от жизни придуманном мире.
Несколько дней назад один журналист указал Троцкому на то, что стыдно будет России отрицать наличие внешнего долга. Троцкий ответил: «Ну что тут поделаешь, скоро все государства обанкротятся…» Журналист нашёлся с ответом: «Ну тогда подождите других, не становитесь банкротом в одиночку».
Тем не менее, и у большевиков есть сочувствующие, в том числе и среди французской военной миссии. «Я долго беседовал с капитаном Садулем – социалистом и другом Троцкого, – писал Робиен, – он мне рассказал, что тот, как и прежде Керенский, получает большое количество любовных писем, цветов и подарков. Но в отличие от предшественника, он проявляет осторожность в общении с этими дамами и не дает повода для пересудов».
Я спросил капитана, что ему импонирует в большевиках?
«Убежденность в победе социализма и мировой революции, – ответил он мне. Садуль не один такой. Социалисты сильны во Франции и поддерживают русских социал-демократов. Ничего кроме раскола это не приносит. Но, может быть, все не так и плохо, раз есть люди, способные договариваться с большевиками.
Одной из главных политических тем конца года было провозглашение независимости Финляндии и отделении других частей бывшей Российской империи.
«Имперские земли дробятся. Финляндия объявила свою независимость и требует от иностранных правительств признания. По-моему, стоит им уступить, поскольку у финнов нет ничего общего с Россией: другой народ, язык, другие нравы и религия. Они были завоёваны и вынуждены признать великим князем Финляндии ставленника из России, и я не понимаю, почему мы должны им отказать самим распоряжаться в своей стране, – рассуждал де Робиен. – Привлечь финнов на свою сторону, получить для них признание независимости и отправить дипломатическую миссию в Хельсинки – вот политика, которой мы должны следовать».
Граф вспомнил, как недавно разговаривал с послом Нулансом обо всех политических новшествах.
– Россия как империя больше не существует. Входившие в эту империю народности обретают независимость, нам следует завязывать с ними дружеские связи. Этот пучок молодых побегов окажется прочнее, чем загнивающий заплесневелый пень, не оправдавший наших надежд, – заявил посол.
– Будет ошибкой отказать финнам в признании независимости под предлогом нежелания разозлить Россию, – согласился атташе, – честно говоря, России на Финляндию наплевать. Россия с союзниками не церемонится, да и существует ли она ещё, эта Россия?
– Боюсь, как бы мы не упустили возможности завязать дружеские связи с молодым народом, открытым всему новому. Необходимо поторопиться, иначе немцы и лояльные им шведы могут опередить нас, – вступил в разговор советник Дульсе, он всегда делал глубокомысленные заявления по совершенно простым вопросам.
Робиен закрыл тетрадь.
– Интересно, – подумал он, – будут ли эти записки когда-нибудь свидетельствовать на суде истории? Учтет ли этот суд мнение его, пока еще скромного атташе посольства Франции в России, оказавшегося свидетелем великих потрясений. Нужны ли будут потом кому-нибудь эти строки о вакханалиях и разгулах, о гибели великого государства и делах тех, кто лицезрел эти события. Спросит ли история с них за действия или бездействия?
В одном де Робиен не сомневался – все, что будет написано о германо-большевистских переговорах в Брест-Литовске, очень скоро станет предметом пристального изучения историков как главное событие последнего месяца 1917 года. Вот почему он насколько мог подробно записывал все, что связано с этими мирными переговорами:
«Население озабочено лишь заключением мира. Буржуа не скрывают своего желания оказаться под защитой полицейского «шуцмана»[4], который дежурил бы на каждом углу и обеспечивал порядок.
Эти люди в свое время разграбили германское посольство, поносили всё немецкое, требовали и добились переименования Петербурга, проклинали царский режим, приветствовали революцию и теперь снова готовы вернуть старое и смирится с немецким владычеством. Что за переменчивость?»– восклицал граф на страницах дневника.
«Любой ценой нужно помешать, чтобы Россия в момент заключения сепаратного мира не передала Центральным империям военнопленных. Это даст нашему врагу новые силы, которые можно использовать на нашем фронте. Нельзя допустить, чтобы Россию называли предательницей, поскольку она заключает мир. Наоборот, следует признать её право выйти из борьбы, принимая причины, по которым она это делает, – рассуждал дипломат.
К сожалению, его мнение послу Нулансу было малоинтересно. Он желал, чтобы Россия любой ценой продолжала войну, спасая уже в который раз от разгрома Западный фронт. О переговорах в Бресте посол отзывался в кругу своих весьма резко.
– Вчера вечером в посольстве узнали ответ Центральных империй на предложение русских о мире. Они принимают формулировку «без аннексий и контрибуций» и предлагают некий временный мир. Народное мнение по этому поводу таково: германская нота означает переломный момент в войне, не за горами всеобщий мир, и это есть полное предательство Россией интересов Антанты!
Посол Нуланс закончил обличительную речь и сел в кресло.
– Я полагаю, – теперь говорил уже советник Дульсе, – русские питают напрасные иллюзии, поскольку нота полна ограничений и оговорок, которые меняют смысл. Это лишь первое основание для обсуждения.
– Это большой успех революции – видеть свою формулировку демократического мира, в начале поднятого на смех националистами всех стран и теперь принятого центральными империями и даже письменно одобренного римским папой, – возразил дипломатам присутствующий на заседании социалист, капитан Садуль. – Разве большевики не правы, говоря, что это буржуазия хотела войны и её продолжения? Из этого тщеславного, жадного до наживы класса набирали националистов всех стран, поскольку аристократия и народ до определённой степени интернациональны. У меня есть мнение одного из ближайших соратников Ленина, который говорит, что если Россия не поддастся социалистическому режиму, мы предпочтём возвращение монархии необходимости договариваться с буржуазией.
Собрание граждан Третьей республики зашумело. Реставрация монархии – новая идея большевиков, но кто будет царем? Впрочем, это очевидно. Кто-то крикнул:
– Луи Наполен тоже начинал с президента республики, а его великий дядя с должности первого консула.
Война еще продолжалась, но дипломаты и лица, приближенные к посольствам, уже планировали послевоенное переустройство мира.
– Не стоит преувеличивать мнимые чаяния националистов. Так называемые угнетённые народы существуют только в воображении некоторых идеологов: адвокатов, профессоров, не соприкасающихся с реальностью. Восточноевропейские народы настолько смешались, что благо для одного может обернуться ущербом для другого. На Балканах невозможно размотать эту путаницу из турков, греков, сербов, болгар и албанцев. Вот такой салат под названием «винегрет»! Удачно, если смешаны фрукты со сливками, и плачевно, если это смесь народов, которых не свяжешь винным соусом», – глубокомысленно рассуждал посол Нуланс.
4
Охранник – нем.