Страница 7 из 13
С Валеркой я впервые попала на хоккей. Кажется, играли ЦСКА с «Ротором». Мы решили болеть за «Ротор» и так кричали, что мужики, сидевшие поблизости на скамейках, начали нехорошо посматривать. Мардарь сказал, что мы журналисты и готовим материал о психологии болельщиков. «К примеру, вы какие испытываете чувства, когда наблюдаете за матчем?» – порадовал он остроумным вопросом дядьку, беспрестанно хлопавшего себя газетой по колену. Тот сдвинулся по скамейке – от нас подальше. Но взамен прильнул коротко стриженый мордоворот и начал длинно описывать Валерке свои чувства.
«Ротор» проиграл.
В отличие от взрывных южан, Марет поражал пуленепробиваемой невозмутимостью. И способностью сохранять, если и не трезвость ума, то хотя бы вертикальное положение тела, когда остальных тяжкий груз потребленного спиртного уже валил с ног. Иной раз в комнате у мальчиков дым стоял коромыслом: крики, хохот, звяканье стаканов, гитарные всхлипы – и над всем этим, скрестив руки на груди и рассеянно улыбаясь, непоколебимо возвышался Марет.
Под стать ему по росту в нашей группе был только Фархад из Ташкента. Он даже в 30-градусный мороз носил шляпу, хотя я и предлагала одолжить вязаную шапочку Дэма. На мой день рождения Фархад оставил в нашей комнате подарок. С порога я увидела на кровати что-то большое и серое, в крапинку, как будто в подушку уткнулся носом еж. Это была дыня. Как раз выпадали выходные, и родители предложили устроить празднество дома, поскольку Дэм отбыл в Мурманск на практику. И мы с Аглаей улетели в Кишинев (билет на самолет тогда стоил 21 рубль и папа пообещал компенсировать расходы). Поглядывая в окошко на облака, поддерживавшие под крылья наш самолет, дочка поглаживала лежавшую на коленях дыню, словно та была живая.
Вообще-то, Фархаду нравилась Кетеван. А та, по-моему, вздыхала по Марету, хотя и уверяла, что ее никто не интересует – в Тбилиси ждет жених. В нашей шумной компании Кетеван держалась несколько особняком. И зимой очень мерзла. Мы вместе отправились покупать для нее теплое пальто. Изделия совпрома висели тусклыми рядами, и я подумала, что дело наше безнадежно.
Однако же, нашли! Такое длинное пальто с большим воротником и хлястиком, болтавшимся сзади едва ли не на уровне колен. И когда тоненькая Кэт бежала в нем на занятия, прикрывая поднятым воротником медальный профиль, то даже стильно смотрелась. В ответ на «Кэт», она придумала называть меня «Ликой». «Ликой» я потом представлялась редко – держала про запас.
Дато, разумеется, первым поднялся в автобус, проигнорировав прочих пассажиров. Громко поприветствовал водителя и бросил мою сумку на сиденье. После чего велел присматривать за мной устроившемуся рядом дядечке.
– Спасибо тебе! Большое-пребольшое! – я с чувством погладила кармашек на его рубашке.
– Слушай, а почему все-таки ты согласилась со мной покататься? – небрежно спросил Дато, но при этом наклонился к моему лицу и заглянул в глаза.
– Город не успела посмотреть, А ты, как раз, предложил экскурсию. Кстати, с чего бы? – переспросила я.
Он рассмеялся и продиктовал номер своего телефона: «Если возникнут проблемы на обратном пути, звони!»
– Экий разбойник! – проворчал сосед. Дато и, в самом деле, менее всего походил на галерейщика, торговца картинами, каковым отрекомендовался при знакомстве. «А почему вы его зовете «Дато»? У грузин, вроде бы, есть имя Дата. К примеру, роман Чабуа Амирэджиби о грузинском Робин Гуде называется «Дата Туташхиа», – блеснул свойственной советским инженерам начитанностью Алексей Ильич.
Рязанец, он тоже ехал в Армению – восстанавливать коммуникации. С коммуникациями там дело обстояло прескверно. Когда мы добрались до гостиницы (автобус опоздал на несколько часов, причем высадили нас не в центре городка, как обещали, а на окраине, под горой, по которой мы долго тащились в темноте – Алексей Ильич впереди, а я сзади, уцепившись за его сумку), так вот, когда, наконец, мы очутились в гостинице, оказалось, что в ней нет ни света, ни воды, ни тепла.
– Отчего у вас так темно? – спросила я у полной усатой дежурной.
– Гора упала, – сонно откликнулась она.
– А воды почему нет?
– Гора упала, – повторила та.
– Ну, а холодно так почему?
– Я ж говорю, гора упала! – удивилась моей непонятливости дежурная.
Подсвечивая фонариком, Алексей Ильич довел меня до номера. Но поскольку у него еще имелась фляжка водки, а у меня оставалась пачка печенья «Домино», мы употребили провиант по назначению. Глотнув раз-другой из фляжки и похрустев печенинками, решили, что в этаком промозглом склепе разумнее будет спать вдвоем. Завернулись каждый в свое одеяло, и тут же заснули, прижавшись друг к дружке. Я так в джинсах и свитере и спала, да еще «размахайку» сверху набросила. От инженера не вышло никаких неприятностей – одна только польза. Утром, высунув голову из-под пальто, я увидела, что изо рта идет пар. Но мой попутчик уже принес в ковшике воды и даже договорился о чае. В подсобке у дежурной была маленькая плитка с баллоном и что-то в ней разладилось, а Алексей Ильич сумел починить. Я всегда мечтала о таком муже – спокойном, надежном и мастеровитом. А влюблялась в других. То-то и оно!
Вечером Роберт, коллега из районной газеты, повел меня в гости к своим родственникам, некогда жившим в Турции. Тетушка Армела достала пухлый альбом. На фото из той, прежней, жизни, она была молодой, в белом платье с бантом, а мужчина в светлом костюме с «бабочкой» держал над нею зонтик. Угощали бастурмой и кизиловой самогонкой. Говорили, что по крепости она «чистый спирт!». Кизиловой самогонкой я и спасалась от холода в этой поездке.
С начальником отряда молдавских строителей Виталием Тамащем мы мотались потом по горам, где меж деревьев порой проскакивали поросшие шерстью поджарые свиньи: как объяснили, не дикие, а домашние, отпущенные на вольный выпас. А когда приходило время, из них делали, к примеру, отличные шашлыки. Шашлыками нас угощали местные начальники. Но их возвышенные тосты не очень воодушевляли Тамаша, так как, несмотря на успешно налаженные личные контакты, дело продвигалось медленно. «То стройматериалы, присланные центром, где-то застряли, то людей не успели собрать. Затор за затором!» – сердито цедил Тамаш, сминая сигарету в серебристой пепельнице-рыбке.
Пепельницу ему сунула в чемодан жена. Вместе с термосом, домашними бахилами и большим овчинным жилетом. И даже томик любимых Стругацких положила.
– Раз, случилась такая беда, и понаехали мы сюда на подмогу со всей страны, так давайте, ребята, дружно впряжемся в работу. Тем более, что армяне очень трудолюбивый народ. Иной здешний крестьянин расчистит на горе площадку, снизу на себе земли натаскает и потом небывалые урожаи на своем поднебесном огородике выращивает! – Тамаш с досадой махнул рукой. – Но хозяевам, будто, не до того сейчас. И все сроки летят! Только об этом не нужно писать.
По национальности Тамаш был чех и родился в чешском селе Голубое, что на юге Молдавии. Я писала когда-то о его отце, директоре сельской школы, о котором наезжавшие из Кишинева практикантки отзывались исключительно в восторженных тонах. Он так же сминал сигареты в пепельнице, держа ее в руке. И когда ты задавала вопрос, переспрашивал, слегка наклоняя голову: «Пожалуйста?». А после того, как СССР развалили и все принялись драть на себе косоворотки, стеная про империю, превращенную тоталитарным режимом во всеобщий лагерь, Тамаш-старший очень переживал: получалось, он всю жизнь увлеченно преподавал совсем другую историю.
С группой спасателей, прилетевших сюда сразу после землетрясения, мы съездили в разрушенный Ленинакан, где дома топорщились, будто разбросанные хулиганами книжки – с покореженными переплетами и выдранными картинками. У остова здания с уцелевшим лестничным пролетом спасатели Юра и Витя заспорили – не отсюда ли они вытаскивали намертво вцепившуюся в перила жену Самвела? И тут, как в кино, рядом возник Самвел. Все зашумели и захлопали друг друга по плечам. Год прошел! Какая встреча!