Априори Life 3

Мне хотелось добавить еще пару реплик, куда более едких и колких, но холодный рассудок и глубочайшая дань уважения к человеку, сидящему передо мной, дали прямой приказ речевому аппарату закрыть рот и не усугублять свое и без того шаткое положение. К тому же, я прекрасно знала, что словесный прессинг его не трогал ничуть. С непоколебимой ясностью он мог выслушивать брань, перепалки, угрозы, прикрывать глаза от интенсивных слюно-извержений разъяренного собеседника, и не выдавать на лице ни единой эмоции, чтоб потом одним жестом без всяких предупреждений заставить обидчика в корне поменять свое мнение. «Всегда интереснее и правильнее заставить человека рассуждать рационально», – была его излюбленная фраза в подобных случаях. Оно и немудрено, – искусство вести переговоры он перенял у самого Али. И мне доводилось лицезреть Вениамина в разных его состояниях, некоторые из которых славились своей беспощадностью, силой и форменной изобретательностью, более известные как особый почерк в определенных кругах. Не до каждого доводилось его доводить. И сейчас этот человек сидит напротив, откинувшись на спинку стула и смотрит куда перед собой. Смотрит с ярко выраженной агрессией. Губы чуть разомкнуты, глаза широко раскрыты, цветом серого стекла вместо привычных янтарно-зеленых. А я буквально физически ощущаю, как начинаю краснеть, отчего все сильнее сжимаю ручку кофейной чашки, так, что белеют костяшки пальцев. Напряжение заметно нарастало. С каждой минутой. И причем не только межличностное. Будто вторя разряженному атмосферному давлению, вечернее небо за его спиной вмиг заволокло тучами. Не прошло и минуты, как на руку ему упала тяжелая теплая капля. Он одарил ее цепким непродолжительным взглядом, затем встал, отодвинув от себя стул, чинно обошел вокруг стола и, не проронив ни слова, взял меня под руку и повел внутрь заведения. Едва мы поднялись по ступенькам, как с неба хлынул настоящий поток. Дождь с шумом падал на шаткие столики и навесные клумбы цветов, грохотал по натянутому тенту, гасил свечи в лампионах. Он буквально разрезал тяжелыми прямыми нитями пространство, сквозь которое очертания домов, расположенных напротив, расплывались, словно смотришь на них сквозь залитое водой стекло витрины магазина. Мы же стояли не за стеклом, а почти у самого входа по-прежнему под руку и внимали запах дождя, недвижный, раскаленный воздух, остро смешанный с запахом тела, духов и влажных волос.

Боковым зрением я заметила, как Веня в пол оборота изучает мое лицо. Бесконечно чужое и близкое, как он когда-то выразился, всегда неизменное и всегда новое. Он блуждал взглядом по каскаду волос, частично касающихся его плеча, дотрагивался до кожи, наверняка отмечая про себя ее несовершенства и огрехи в потерявшем под конец дня всю свою свежесть макияже. Он всегда был внимателен к мелочам. Ни одна деталь, ни один элемент не могли ускользнуть от него, когда речь заходила о его интересе. Только так можно сохранять контроль и самообладание. Хотя бы на какое-то время… Ведь он знал, полагаю, куда более прекрасные, более умные и чистые лица, но и знал также, что нет на земле другого лица, которое обладало бы над ним такой властью. Но разве не он сам наделил его ею?

Я перенесла вес с ноги на ногу и, затаив дыхание, чуть потянула покоящуюся ладонь на сгибе его руки. Он сразу же уловил попытку моего движения и будто стремясь сохранить нечто зыбкое и ускользающее, сильно сдавил локоть. Я взглянула на него исподлобья. На его небрежно причесанных волосах играли резкие блики света.

– Ты мне руку сломаешь, – заговорила я, повернув голову так, что почти касалась носом его шеи чуть выше воротника.

– Главное, чтоб жизнь не сломал, – ответил он, опустив голову чуть ниже дозволенной точки субординации.

– Осмелишься? – усмехнулась я, обдавая его шею порцией горячего дыхания. – Уж кто только ни пытался!

– Кто бы там ни пытался, – я пытаться и не собираюсь, – парировал он с присущей категоричностью.

– Предупреждаю, на мне красная помада!

– Это опасно?

– Очень! – Прищурилась я, растягивая губы в улыбке. – Представляешь, один миг, и Всё может быть в помаде.

– Всё – всё?

– Абсолютно. Даже тот, кто рядом.

– Ты прямо, ангел – искуситель, – его губы снова тронула усмешка, а глаза смотрели так, будто собирались еще что-то добавить, но в последний момент передумали.

– Ангелам место на небесах, а здесь мы все друг друга стоим, – ответила я, целенаправленно упустив эту параллель из виду, и остановилась на нем внимательным взглядом. – Я не искушаю и не преследую. Я действую открыто, и те, кто следует со мной, как правило, делают это исключительно по своему выбору и свободной воле, нежели по моему убеждению.

"Убить тебя мало, тварь такую, с ангельским твоим личиком, томными золотистыми глазами, неуязвимую за броней своей красоты", – тут же дочитала я Венину недосказанность, но вместо этого услышала: – Искушать – значит быть произведением искусства. Изначально. С момента создания.

– И все что создано красивым, просто обязано уметь быстро ездить. – Продолжила я, чувствуя, как в нашем диалоге все меньше и меньше остается места уклончивости. – К тому же, если чья-то жизнь и начинается после 40-ка, в твоем случае это как минимум после 150-ти. Километров в час.

– Ты хочешь увидеть мою быстроту? – Он снова впился в меня взглядом. На лице, и во всей позе – наглое выражение оскорбленной невинности, безусловной правоты и негодования под приправой скользящей улыбки. Как если бы шахматист, который не стремится победить, а лишь наблюдает за реакцией партнера на очередной ход.

Я втянула голову в плечи, чуть заметно утвердительно закивала и довольно прищурилась. Как щурятся кошки, сытые и уверенные, что жертве не уйти от нее.

– Тогда не моргай.

Время сжимается не только при скорости, близкой к скорости света, но и при медленных движениях, находясь близко к предвкушению.

Подарив еще минуту сговорческому молчанию, мы вышли под дождь.

Дождь не прекратился под утро. Весь день он то затихал, то принимался заново вплоть до самого вечера. Машина медленно пробиралась по вечернему вялотекущему трафику. Тяжелое небо, силуэты новостроек спальных районов, размазанная влага на лобовом стекле под беспрерывно работающими дворниками, свистящий ремень гидроусилителя. Низкое давление сдавливало виски. Дождь барабанил по крыше, заглушая почти все остальные звуки. Почти. Вибрирующий телефон на пассажирском сидении вновь настойчиво дал о себе знать. Владелец небрежно отводит взгляд от дороги на раздражитель, протягивает руку, берет мобильник, задумчиво вертит в руках, глядя на вызывающий номер, затем выключает и убирает в карман.

Накануне утром один из таких настырных звонков в корне изменил весь ход его сегодняшних, а впоследствии и почти всех дальнейших действий, когда по давней его сугубо личной привычке досыпать в почти остывшей воде наполненной ванной, потягивая прямо из горлышка початую бутылку классического мужского солодового напитка, где-то в пятом часу нового дня раздался раздирающий звук его мобильного телефона из кармана брюк сброшенных здесь же, возле ванны. Его опьяненный больше от усталости мозг заставил все же нашел в себе силы заставить обмякшее тело высунуться из ванны и дотянуть руку до места пиликанья. Мокрая ладонь, влажное ухо, сухой голос на другом конце связи. Еще минута внимания, очерченная пустым взглядом перед собой, и телефон с силой летит в стену напротив, да так, что на ней остается вмятина, затем отскакивает на пол, у него гаснет дисплей, но микрофон почему-то еще работает. Последующие несколько минут уходят у него на самоидентификацию в пространстве и он обнаруживает, наконец, что лежит уже в остывшей воде, в вылезает из ванны, закутывается в полотенце и начинает стучать зубами. И не столько от холода, сколько от страха. В затуманенном сознании он бредет в комнату, открывает платяной шкаф и начинает выкидывать оттуда пиджаки, рубашки и галстуки. Затем возвращается в ванную, кидает оттуда на пол в кучу вещей бритву, пену для бритья, дезодорант, зубную пасту, щетку, и туалетную воду (последняя попадает мимо и разбивается). Его колотит так, что он не замечает произошедшего и, переступая босыми влажными стопами через осколки плотного стекла, снова заходит в комнату и начинает бесцельно бродить по ней. Так проходит еще полчаса. Постепенно круги по комнате начинают сужаться. Накативший мандраж отступать. Резко захотелось чего-то теплого. Он выходит на кухню, включает кофеварку и идет одеться, где долго и упорно всматривается в содержимое платяного шкафа. Где-то на улице слышно, как урчит двигатель заведенной машины. Ранний город начинал свое пробуждение. Помедлив еще с минуту, он надевает брюки, рубашку и синий твидовый пиджак и прежде, чем окончательно покинуть комнату цепляется взглядом за зеркало. В нем он увидит свое лицо. Несколько часов назад он точно так же стоял здесь – напротив. За это время умер человек. Что тут особенного? Ежеминутно умирают тысячи людей. Так свидетельствует статистика. В этом тоже нет ничего особенного. И даже в том, что этот самый человек продолжал еще дышать и двигаться, будучи застреленным тридцатисекундным сообщением телефонного звонка.