Априори Life 3

Невозможно выйти победителем из игры, которую не понимаешь. Невозможно стать в ней лучшим, если не любить сам процесс. Сел за игровой стол, взялся за фишки – играй, но не поноси. Либо играй и люби, либо не играй вовсе. Но если все же играешь – стремись стать лучше. Лучше себя в первую очередь. И фокусируйся не на счет, а на саму игру. Только так она оплатит тебе новыми уровнями, статусами и бонусами. Только так возведет к пьедесталу. Здесь главное, чтоб только нервы выдержали. Мои бедные, измотанные произошедшими в начале недели событиями, бессонницей и общением с мудаками нервы просто не выдержали. Хотя еще вчера я была готова поставить на них клеймо «железные». Но в данную минуту я чувствовала, как у меня буквально сносит крышу, сносит до такой степени, что я готова проломить всем этим товарищам голову. Просто подойти вплотную, практически лицо в лицо, и коротким, но отработанным движением вынести челюсть… но вместо этого я делаю многозначный хлопок по папке с документами, назначаю следующую дату подписания договоров и быстро удаляюсь из переговорной.

Есть три игры в жизни, в которые невозможно не играть: деньги, отношения и здоровье. Сегодня каждая из них, казалось, достигла своей критической точки накала.

– А по ночам тишина… Все далеко-далеко… – говорил Вениамин, когда мы сидели тем же вечером на узкой веранде «Поплавка». – Тебе нужно уехать на несколько дней.

– Очень нужно, – согласилась я с примерной покорностью, – но боюсь, это сейчас не по мне.

– Почему же?

– Покой хорош, когда ты сам по себе внутренне спокоен.

– Ты разве не спокойна? – он вскинул руками. – На вид степень твоей уравновешенности и невозмутимости разума способна разрушить разве что непреднамеренная влюбленность.

– Увы, – потупилась я в пространство стола перед собой, но все же едва заметно улыбнулась. – Это мнимое спокойствие на деле все больше балансирует на гране апатии. Умение не придавать значения вещам, которые того не заслуживают, стало постепенно превращается в безразличие по отношению теперь даже к важному. А это разные вещи.

– Есть над чем задуматься… – задумчиво дополнил он, не скрывая теплой улыбки. – Одно – свойство характера, похожее на силу воли, другое – отсутствие чувств. Об этом стоит поразмыслить.

– Порой мне кажется, что все сложности начались с того, как человек обрел способность мыслить, – ответила я, передернув плечом. – Ограничься мы природными инстинктами и физиологическими потребностями, – мир лишился бы огромного количества бед.

– А также никогда не узнал бы, что такое трасса, красная зона на спидометре и хороший кофе.

– Сплошные противоречия…– выдохнула я и положила руки на стол. На секунду они показались мне очень тяжелыми. Я опустила на них глаза: руки, как руки. В меру холеные, тонкие, с венами на просвет. После грубой кожи новых мотоперчаток ноготь на среднем пальце правой руки надломился, лак местами сошел. Ох, уж эти мелочи, создающие целостность…

Я протянула руку к центру стола и взяла шнурок с пристегнутым ключом от мотоцикла и стала играть им. В узких пальцах он казался дородным искусным плетением. Веня безотрывно смотрел на гильзу в виде брелока, с бренчащим звуком мотающуюся по деревянной поверхности.

– Ты заезжала в больницу? – пронзил он вдруг мою туманность в голове вопросом, внезапным и вполне ожидаемым.

– Да, была у него. За пару дней до выписки, – ответила я, будто справились о погоде.

– Вы говорили?

Я кивнула, не поднимая глаз, перед которыми будто в реальности восстанавливались детали не так давно минувших дней.

Белесая палата. Послеоперационное отделение. Запах медикаментов, казенного белья и неизвестности. Я стою у окна и всматриваюсь в узкую полосу линии горизонта. Небо было низким, безоблачным и бесцветным в этот шаткий час нереальности, колеблющийся между днем и ночью. Сквозь вакуумную тишину я слышала его прерывистое дыхание.

«Зачем я здесь?» – подумала я и невольно вздрогнула, от ощущения будто чья-то рука тянется за мной со спины. Я прикрыла глаза. Это страх. Безотчетный страх, когда не знаешь, что подстерегает за поворотом следующей минуты. За поворотом головы… За разворотом собственного корпуса… Раз нашла в себе силы прийти, то нужно отыскать их, чтоб развернуться. Раз захотела увидеть, найди смелости повернуться лицом. Я понимала, я искала, но продолжала ждать, упираясь ладонями в подоконник. И это было просто невыносимо. «Зачем все это? Ждать или не ждать. Глупейшая позиция играть с человеком, который и не думал вести игру». Я сделала глубокий вдох и повернулась…

… вот он лежит передо мной в перевязках. Бледные руки в безмятежном спокойствии вдоль тела, на искаженном и будто совсем незнакомом лице маска покорности, – черты заостренные, кожа тонкая, казалось, вот-вот порвется, и перманентное выражение боли, будто до сих пор в нем что-то выскабливали скальпелем. Даже несмотря на укол, ему предстоит ужасная ночь: полная неподвижность, кошмарные сны, нескончаемая боль… а я смотрю на него безотрывно, и понимаю, что ничего при этом не чувствую. Понимаю, что не усну теперь сегодня, и потому моя ночь тоже предстоит быть нелегкой. А за ней – ватное утро и абсолютно разбитый день. Понимаю… и отдаю себе полный отчет при этом, сколь ничтожны все мои эти страдания в сравнении с муками Макса. И все же эта мысль меня не утешает. Она ничуть не утешает, не помогает и ничего не меняет. Хоть голова у меня разболись, в самом деле… чтоб хоть как-то разделить с ним намек на его состояние. Ведь его организм отчаянно борется сейчас со смертью, бросает в бой все резервы кровяных шариков и нервных клеток. Он вовсе не примирился с судьбой, он не желает этого делать. И не сделает. А я смотрю на него и безумно хочу ему хоть как-то помочь, но вместо этого выхожу из палаты, чтоб купить себе в холле аппаратный кофе. И сама себя ловлю на мысли абсолютного непонимания, как можно делать самые, казалось бы, неуместные вещи и быть при этом совершенно безутешной. Напивайся я сейчас до беспамятства, – и все рамки приличия были бы соблюдены. Я же сижу сейчас на узком стульчике возле его кровати, сжимая в одной руке пластиковый стаканчик с дымящейся жидкостью, другой – его теплую шершавую руку, и особенно остро ощущаю в тот момент насколько драгоценна на самом деле жизнь… когда она так мало стоит.

А потом я склонилась к нему, прижалась и не шевелилась, самозабвенно вслушиваясь к его прерывистому дыханию. Он дышал. Дышал, и это был самым оглушающим звуком для меня во вселенной. Громче самой тишины, в которой тебя разносит на куски, как в безвоздушном пространстве. Еще мгновение и мне стало не по себе. Мне вдруг чудилось, будто кто-то заглядывает через плечо, какая-то тень, и смутно улыбается. Я незаметно для себя забралась с ногами на свободный край кровати и прижалась еще сильнее. «Дыши», – думала я. «Ты только дыши». Все остальное теперь безразлично. Особенно сейчас. Особенно в эту ночь. Так случилось, важно теперь одно – выстоять. И ты выстоишь. Потому что я не позволю тебе уйти прежде, чем смогла бы уйти от тебя сама, потому что не позволю оставить себя одну прежде, чем буду к этому готова. Жизнь – нечто большее, чем свод сентиментальных заповедей. И объяснять здесь нечего. Я зарылась лицом в перевязочные бинты вокруг его корпуса и прижалась еще крепче. Так было еще мгновение… Потом все исчезло…

– Его состояние гораздо лучше, – говорил врач на следующее утро, после того как осторожно выслушал сердце. – Переливание крови сотворило маленькое чудо. Раз продержался до утра, – значит, есть надежда.

«Надежда умирает так же быстро, как и появляется. Оставаться ей позволяет разве что ударная доза упрямства и веры», – думала я, на минуту задержавшись в дверях перед тем, как уйти. Лицо Макса выделялось серым пятном на подушке. Я снова обвела взглядом палату. Постельное белье, снятое с кровати, матрас, поставленный дыбом, простыни, брошенные на пол у двери, да и едва слышный запах его волос – пройдет совсем немного времени это – все, что останется вам от Максима Гордеева.