Мой Друг Казанова

– О, мой бог! Мой мальчик! Арсений! Как у тебя дела? – и дальше, скороговоркой, обращаясь к мужу: – Вы же знаете, друг мой, что крепкие выражения вовсе не приветствуются в этом доме. Потрудитесь думать прежде, чем говорить. – И снова, театральным тоном: – Арсений, мой дорогой, пойдём в комнату к твоей мамочке, и ты ей всё-всё расскажешь.

Юноша на пороге кухни разворачивается, с ухмылкой подмигивает отцу и уходит вслед за матерью.

-4-

Окно комнаты на втором этаже выходит на грустную детскую площадку: сломанные качели, разбитая песочница, немного поодаль – стол и две скамейки, там в хорошую погоду собираются мастера домино и режутся до поздней ночи. Внизу громоздятся автомобили, и неясно, как водителям удается каждое утро выехать со своего места, не задев соседскую машину. Напротив – такая же пятиэтажка, небо еле видно, поэтому в комнате постоянная тень, а к вечеру совсем нельзя обойтись без света. Большая супружеская кровать стоит у правой стены, и лежащий в кровати человек видит уныло поникшие ветви деревьев и стены близстоящих домов. И так уже пятнадцать лет. Комната не ремонтировалась примерно столько же, потому как у хозяев квартиры постоянно не хватает денег на ремонт. На окне висит тоненькая, связанная крючком занавеска, которую обрамляют тяжёлые бордовые шторы. В углу комнаты – стул и стол, весь заставленный баночками с кремом и заваленный косметикой, расческами, булавками, заколками и только начавшими выходить модными журналами, посреди которых возвышается большое зеркало на бронзовой подставке. Шкаф, тусклый и громоздкий, уравновешивает огромную кровать, застеленную бордовым покрывалом. Матрац поменяли лишь десять лет назад, и то потому, что предыдущий служил двенадцать лет и покрылся некрасивыми пятнами. Покрашенный темной краской пол громко скрипит при каждом шаге, хоть и застелен мягким выцветшим ковриком. Впрочем, ничего из этого почти не видно, потому что в комнате всё время не хватает света.

Комната производит впечатление нежилой или той, в которую на три дня заселяются случайные постояльцы: настолько здесь всё небрежно и уныло, что обычного человека стала бы грызть тоска. Однако сейчас дверь в комнату отворяется, в неё вплывает женщина в тюрбане из полотенца, а за ней заплетающейся походкой порог переступает парень в очках.

– Арсений, разве я тебе не говорила, чтобы ты не носил эту жуткую обувь? Во-первых, в ней жарко, а во-вторых, каким бы ни был папа, ты должен уважать и его, и то ремесло, которому вы оба себя посвятили. У тебя же есть чудесные ботинки, лакированные, на изящном каблуке, почему ты не можешь в них ходить?

– Не хочу быть пижоном, мамочка.

– Не каждый прилично одетый человек пижон.

– Пусть не каждый, но если ботинки одену я, то буду выглядеть пижоном.

– Ты просто не знаешь, кто это такой.

– Пижон, мамочка, – это тот, кто собирается вести спецсеминары в следующем семестре.

– Те, кто собираются это делать, – мудрые люди, а не такие лоботрясы, как ты.

– О, благодарю Вас, мадам. Не Вы ли называли пижонами господ Андреева, Смирнова и Козинского? Вот они-то и будут преподавать и носить лакированные ботинки на изящном каблуке.

– Ах, Арсений, вечно ты…, – с досадой отмахивается мать и начинает сосредоточенно обрабатывать ногти пилочкой.

Повисает тишина, в которой слышно только, как пилка движется вперед-назад вдоль ногтя. С улицы доносится мужской разговор: обсуждают последний футбольный матч. Неожиданно молчание прерывается.

– Сынок, мы с отцом недавно размышляли на одну деликатную тему…

– Вы хотите подарить мне братика?

Мать измеряет сына уничтожающим взглядом и продолжает:

– Мы хотели бы познакомить тебя кое с кем.

Сын мгновение смотрит на нее, после чего восклицает:

– Я понял! Это намёк на женитьбу!

– Не совсем так, милый. Ты не можешь жениться, пока у тебя нет работы. Но ты мог бы встречаться с кем-нибудь. То есть не с кем-нибудь, а с кем-то из хорошей, приятной семьи, как, например, семья Добровых.

– А, эта семейка… У них толстая дочка и маленький шпиц.

– Во-первых, шпица у них нет уже три года, вместо него они купили боксера. И дочка их уже не толстая, а вполне худенькая,…

– …как башни Кремля…,

– …недавно она покрасила волосы в рыжий цвет и, кажется, собирается принять участие в конкурсе красоты.

– Неужели вы готовы отдать меня за манекенщицу? Фу!

– Дело не в том, кем она будет. Если она будет успешной манекенщицей, а ты – её мужем, то у нас будет достаток, и твоя мамочка будет жить пусть не в особняке, но, по крайней мере, в приличной квартире и смотреть из окон на какой-нибудь сад или храм. Подумай о том, сынок, что за пятнадцать лет твоей мамочке надоело глядеть на детскую площадку и игроков в домино. Я удивляюсь, почему у меня так и не развился какой-нибудь невроз.

– Мама, мне не нравится семья Добровых. У отца бегающие глазки, мамаша похожа на полкового гренадера, когда они идут рядом, ни дать, ни взять, генеральша на прогулке.

– Ты ничего не понимаешь, Арсений, – ответствует мать. – Валентина Сергеевна – несчастная женщина, такая же, как я. Я живу со средневековым фанатиком, она – со слабовольным, неуверенным в себе человеком. Слава богу, наш папа хотя бы имеет характер, не то что её муж.

Она ненадолго умолкает, по-видимому, переживая за судьбу Валентины Сергеевны.

– Понимаешь, Арсений, – продолжает она, – твой отец был великолепным человеком. Если бы не его природное упрямство, с каким он отказывался лечить воспаление легких, подхваченное после смерти Тарковского, я бы не стала вдовой, и мне не пришлось бы во второй раз выходить замуж. А твой отчим – идеалист, он с двадцати пяти лет сидит в библиотеках, надеясь совершить какое-нибудь научное открытие. Я верила вместе с ним, но чем больше проходило времени, тем яснее я понимала, что он никогда ничего не откроет. Ты себе и представить не можешь, сынок, как это ужасно: разочароваться в близком тебе человеке.

– Почему же ты не развелась, мама?

– Потому что я считаю, что люблю его. А потом он был готов на всё ради тебя, поскольку принял тебя как своего сына. – Она помолчала. – По правде говоря, я даже думаю, женись он на мне и не будь у меня к этому времени тебя, я бы вообще могла остаться бездетной. Не хмыкай, Арсений, твой отчим нормальный мужчина, просто он увлечён… историей.

– Бедная мамочка, муж в библиотеке, сын на квартире, а у тебя только журналы и двор за окном. Придётся идти в «Коммерсант».

– Ты собираешься стать журналистом? – удивлённо спрашивает мать, плавно массируя кожу лица.

– Журналистом, плюс давать уроки, потом, может, вернусь к своему профессору.

– Дмитрий Олегович о тебе жалеет.

– Да, я знаю.

– Я думаю, приглашу-ка я Валентину Сергеевну и Дашу к нам в четверг.

– Как хочешь.

– Ты придёшь, я надеюсь?

Арсений смотрит на мать и снисходительно отвечает:

– Да, конечно.

-5-

Чай с женской частью семьи Добровых разочаровал даже мою матушку. Она-то, вероятно, ожидала увидеть несчастную женщину и подающую надежды, но скромную девицу – этаких Пьеро и Коломбину. Вместо этого за столом сидели я, папà, мама, Пьеро и Арлекин. Валентина Сергеевна действительно производила впечатление нервной и вечно расстроенной особы, зато её дочка, Дарья, буквально светилась счастьем. Она без устали хохотала и постоянно улыбалась, – очевидно, она действительно собиралась стать фотомоделью и почему-то думала, что главное – это уметь улыбаться. Фотогеничности в ней не было, но это на мой вкус, зато ноги и в самом деле росли от шеи, а талия была такая узкая, что от плеч до бёдер Дарья походила на ультратонкие песочные часы. Она кидала изучающие взгляды то на меня, то на отца, потом стала сосредоточенно рассматривать наш ковёр на стене, при этом продолжая смеяться там, где считала нужным. Встреча была загублена окончательно, когда Дарья расхохоталась во время рассказа папà о курсиве пятнадцатого века. Почему ей показалось это смешным, не знаю, а только папà обиженно умолк, и мама бросилась спасать положение, предложив пирожные. Она протянула блюдо Дарье, но та, выкатив глаза, изображая ужас, и прикрывая рот рукой, вымолвила, что один кусок суфле навсегда загубит её надежды на карьеру фотомодели. Валентина Сергеевна сделала дочке замечание, мама попыталась сказать, что, мол, всё неважно, но пути назад уже не было. Я впервые увидел, что значит «метать глазами молнии». Дарья возмущенно кричала, что её мать – «автократор», «экцентрик» и просто не даёт ей жить, да и как её родители вообще могли подумать, что она возьмёт и загубит свою карьеру фотомодели, да ещё на самой заре, для того чтобы жить в этой маленькой квартирке, слушать рассказы свёкра о «кур… кур…висе» и рожать детей от такого, как я! Не спрашивая разрешений, Дарья вылетела из-за стола и убежала домой, а мама ещё долго приводила в чувства Валентину Сергеевну.