Страница 3 из 17
– Как вы? – ощупывает нас Вик.
– Помоги достать его, – бормочу я. Мои пальцы дрожат. – Я хочу взять его на руки.
Тянусь к Ярославу, и в этот момент снова слышу с улицы эти странные звуки. Глухие, отрывистые. Звуки выстрелов. Мое сознание подсказывает, что нужно бежать. За рулем – мертвый водитель в неестественной позе, на лобовом стекле – следы от пуль, там, рядом с машиной, кто-то стреляет… «Он пришел убить нас, как и обещал!» – наконец понимаю я.
Автомобиль накреняется сильнее, но Вик уверенно говорит:
– Все будет хорошо.
И в этот момент я понимаю, что хорошо уже ничего не будет. Потому что дверь с его стороны открывается, и снова раздаются эти хлопки. Тупое черное рыло пистолета выплевывает в моего мужа три пули: две в сердце, одну в лоб. Даже умирая, Вик пытается закрыть нас своим телом. Но я уже чувствую это: один удар приходится мне в грудь, он с силой гвоздит меня к сиденью, и второй – в лицо, я пытаюсь отвернуться, но меня все равно обдает жаром – будто языки пламени лижут лицо.
На какое-то мгновение все звуки стихают, и я слышу только звук прибоя. У меня не получается пошевелиться, не получается вдохнуть воздуха. Сквозь склеенные кровью ресницы я еще вижу, как удаляется от машины темная фигура, слышу крик собственного ребенка и ощущаю запах роз, рассыпанных по сиденью. Что-то горячее и липкое течет по моему лицу, а в груди теснится адская боль, и почему-то не слушаются конечности.
Не понимаю, сколько проходит времени: пара секунд или пара минут, но голоса снаружи вдруг становятся громче, слышится мат. Я заставляю себя пошевелиться, мне нужно взять сына и бежать, пока они не вернулись добить меня, но у меня ничего не получается. Автомобиль скрипит, накреняясь еще сильнее, и мне становится очень страшно.
«Ну же, давай, давай, Полина, вставай!»
– Я сам! – раздается до боли знакомый голос.
И я вижу его руки. Сильные, красивые, которые еще недавно сводили меня с ума.
«Нет, пожалуйста, нет! Не забирай его!» – кричит мое сознание.
Но они подхватывают младенца и вытаскивают из салона автомобиля. Я слышу, как Марк уходит, раздавая указания своим людям, и крик Ярослава удаляется вместе с ним.
Меня разрывает на части от боли, и я из последних сил нащупываю ручку двери. Тяну, и, кажется, дверца поддается. Но в этот момент машина со страшным грохотом срывается вниз, в обрыв. Я лечу вместе с ней, но каким-то образом меня все-таки вышвыривает наружу. Я цепляюсь за сук бедром, ударяюсь головой, плечом и падаю на мокрую землю.
Дождь уже почти прекратился, но грохот падающей машины – нет. Последний яростный толчок, как скрежет консервной банки. Бах! И тишину вечернего леса разрывает мощный взрыв. Небо озаряют всполохи огня. Я вижу только их сквозь пелену кровавой маски на моем лице.
Где-то над головой слышатся голоса подручных Марка. Наверное, он сейчас доволен тем, что избавился от нас. Внизу догорает автомобиль. Я лежу на спине и чувствую, как редкие капли дождя ударяются о мое лицо. Медленно закрываю веки. Это все.
Не знаю, сколько точно проходит времени, прежде чем чьи-то руки подхватывают меня и отрывают от земли.
1
– Если бы не я, ты бы давно уехала в столицу, – печально произнесла мать.
– На что мне твоя столица, мам? – стараясь держаться бодро, улыбнулась я. Поправила ее подушку и подоткнула одеяло. – Чего я там не видела?
– Там хоть работа есть, а что у нас? Утки за лежачими выносить? Трусами на рынке торговать? Или в «Пятерочку» кассиром пойдешь? Сама знаешь, что с твоим образованием это унизительно. Как дорогую вазу поставить среди стеклотары!
– Ничего унизительного. Работа как работа, – отмахнулась я. – Главное, платят. – Взяла пару таблеток из блистера и подала матери вместе со стаканом воды. – К тому же Нинка меня обещала в гостиницу устроить. Горничной, помнишь?
– Грязь за командированными выметать? – скривилась мама. – Я всегда желала тебе лучшей доли, Полина. Думала, поедешь в столицу, устроишься дизайнером, будешь богачам дома обустраивать. Вдруг один из них на тебя глаз положит да замуж позовет? Смотри, какая ты у меня красивая! Ни чета нашим провинциальным курицам. Стройная, красивая, волосы до задницы, а умная какая!
– Перестань, мам.
– А я теперь все время себя виню, что заболела.
– И вовсе ты не виновата. – Я поставила стакан на столик. – Никто не виноват в том, что к нему приходит болезнь. Ты почти двадцать лет на вредном производстве пахала, мам. Ты этим асбестом дышала, как воздухом, поэтому и заработала себе рак легких. И никто не хочет сейчас за это отвечать. Ну и что, что они молоко тебе за вредность давали! Кому сейчас нужно это молоко? – Я села на край кровати и взяла ее за руку. – Я просто не хочу тебя потерять, мам. Слышишь? Мы будем бороться. До последнего бороться, мам! И не сдадимся. – Я погладила ее сухую ладонь. – И я все это время буду рядом. Не надо мне никаких столиц.
– Он все равно сожрет меня, Полин. Этот рак. Он уже жрет меня, дочь. Ты ведь слышала, что доктор сказал?
– Мне все равно, что он сказал, – отрезала я. – Если есть хоть крошечный шанс, значит, мы должны верить в него.
Я многое утаивала от мамы. И то, что не пошла в магазин «Пятерочку» работать из-за того, что толстяк-директор на собеседовании сначала делал мне недвусмысленные намеки, а потом и вовсе схватил за задницу и прижал к стене. В нашем захолустье каждая дура мечтала о должности менеджера или кассира в этой конторе, и, судя по всему, бедные девочки соглашались на все, чтобы попасть туда, раз он так себя вел.
Этот бессовестный толстяк сыпал проклятьями мне в спину, когда я убегала, расцарапав ему лицо. А потом были и другие попытки устроиться в заведения города, и снова приставания, снова наглые прикосновения и грязные намеки.
Тогда я просто пошла мыть полы в больницу. Ночью тихо выходила из дома, чтобы мать не волновалась, и шла пешком в инфекционку. Возвращалась домой к пяти утра, ложилась и немного спала, затем вставала и бежала в художественную школу, там я преподавала у младших классов. Платили за это сущие копейки, поэтому в свободное время мне приходилось снова искать работу или ухаживать за мамой: я возила ее на автобусе или такси в райцентр, водила под ручку на процедуры или химию, а когда ее клали в стационар, мне приходилось бросать все и оставаться там с ней.
Заработанных денег и маминой пенсии едва хватало на лекарства, поэтому я донашивала свое старое школьное пальто, регулярно штопала единственные колготки и стыдливо прикрывала в общественном транспорте руками потертую сумку, которая служила мне вот уже седьмой год.
Поэтому, когда Нина предложила устроить меня в единственную приличную в городе гостиницу, я ужасно обрадовалась. С такой зарплатой мне, возможно, даже дали бы кредит, и мы с мамой продержались бы еще чуть-чуть.
– Нужно что-то сделать с твоими волосами, – оценивающе оглядела меня Нинка перед первой сменой.
– А что с ними не так? – удивилась я.
– Их слишком много.
– Заплести косу?
– Господи, – закатила Нина глаза. – И откуда ты только такая взялась? Кто в наше время носит волосы до задницы и плетет косы? Нужно современнее быть! Хорошо хоть тут форму дают, иначе никто не пустил бы тебя на смену в твоем линялом платье, бабкиной кофте и с этой дешманской помадой с рынка! Таким раритетом только моя бабушка восьмидесяти лет подкрашивается!
– Это просто… блеск… – я прикоснулась к губам.
– И волосы я бы тебе советовала обрезать.
– Нет! – испугалась я, теребя свои локоны. – Лучше я их заколю шпилькой на затылке.
– Блин, Полька, ну не знаю я, что мне с тобой делать. Научить-то я тебя всему научу, но выглядишь ты… как деревня!
– Вовсе нет, – рассердилась я.
– Как целка деревенская выглядишь! А сюда знаешь, какие мужики приезжают? И директора заводов, и областные начальники – все у нас останавливаются. А если кто из них тебе дополнительно предложит подзаработать? Хотя о чем я… – Она еще раз оглядела меня с головы до ног.