Страница 28 из 38
-Тут Вы ошибаетесь, и во Франции это слово имеет такой же смысл, как и во всей Европе, но только не в этом порочном замке, где за словосочетанием «летучий эскадрон» скрывает группа знатных женщин, что славятся своим родом, но при этом всем сердцем эти дочери, жены, племянницы и сестры знатных князей, королей, графов желали служить во славу страсти и Медичи. Хитрющая дитя печали смогла стать во главе целой страны, и при этом быть как бы от него вдали. Знаете, Алистер, наверное, это именно тот самый идеал, к которому я так безобразно стремлюсь. Екатерина Медичи…-с грустью произнесла Виктория.-запретный, но такой желанный образ. Думаете, я сумасшедшая, раз считаю ее эпохальной фигурой?
«С рожденья мало, чтоб тебя желали,
Бывает радость та совсем не в прок...
Что ждёт тебя в пути, «дитя печали»?
Познание, что человек — есть волк?..»
Прочитал молодой дипломат в раскрытых листах бумаги, что так и напрашивались на это. Для него, как для мужчины, было удивительно наблюдать за рассуждениями этой молоденькой девушки, что в свой небольшой возраст заставила себя чувствовать других. Ему это импонировало…человечность…
-Я понимаю, что это вовсе не мое дело,-Алистер облизал пересохшие губы.-указывать Вам к кому испытывать уважение, и склонять голову, но разве Екатерина Медичи не была организатором…-мужчина набрался смелости произнести это словосочетание.-Варфоломеевской ночи?
-Ах, Вы об этом.-поэтесса прошла к окну, и открыла его.-Вы что-нибудь знаете о гугенотах?
-Простите?-скривился дипломат.-в каком смысле?
-Французские протестанты.-Виктория мягко улыбнулась.-десять тысяч гугенотов пали жертвой собственной кровожадности и это в день свадьбы моей госпожи Маргариты. Думаете, что было легко стоять у окон замка и слушать истошные крики этих несчастных? Крики, стоны тех кому ты не можешь помочь?
-Вы сейчас пытаетесь ее выгородить, верно?-ухмыльнулся дипломат.-не нужно.
-Я была девчонкой прислугой, что держала ее дрожащие ладони, когда она скрывала слезы под своей вуалью,-поэтесса сжала кулака.-я ловила ее слезы. Я чувствовала их своими щеками. Она взяла ответственность за эту ночь на себя, и была проклята поданными, но только страну из своих рук она не выпустила!
«За веру, а потом за короля!
В канун святого дня Варфоломея,
Мой близкий круг и я, вдохнуть не смея,
Развязки ждали об одном моля.
Развязки ждали с трепетом в душе,
Кусая губы всех святых молили -
Жизнь сохранить. Себе надеждой льстили,
Что скоро ночь закончится уже.»
-А знаете, как мне было обидно,-поэтесса обняла свой правый локоть левой ладонью, и вся сжалась от резкого раската грома.-когда спустя всего-то пять лет, она не признала во мне ту, кто крепко обнимал ее дрожащее тело в ту страшную ночь. Да, она видела во мне смелую девушку, но не больше. Она хотела, чтобы я стала частью ее эскадрона, но только я гордая. Только я не такая, как ее женщины.
-Виктория,-тихий голос Алистера помог поэтессе выйти из себя, и она посмотрела в его светло-карие глаза.-я вижу, как для Вас это важно, и как это разрывает Вам сердце. Можете отвлечься? Прочитайте мне одно из Ваших произведений. Я буду очень признателен Вам за это.
-Прочитать мое произведение?-скривилась поэтесса.-даже не знаю…
-Пожалуйста, прошу Вас.-его горячие ладони нежно обхватили ее холодные кисти.-давайте так, прочтите свое самое любимое.
Это был ее первый раз. Первый раз, когда она наедине с мужчиной решилась прочесть то, что писалось бессонными ночами, что затрагивало юное сердце до каждой глубины, до каждого шва. Она – поэтесса, заложница своего таланта, своей одержимости, своей любви к искусству. Она робела, смущенно пряча прядку коротких волос за ухо, роняла исписанные листы, и снова собирала их начиная судорожно перебирать листок за листком. Алистер наблюдал за ней, как за нечто необычным, как впервые ребенок наблюдает за искрами яркой молнии в проливной дождь, как священник впервые робеет перед обнаженной куртизанкой. Она облизала острыми язычком пересохшие губы и произнесла…
«В холодном молчании камня
Скрывается много измен…
Узоры из силы и славы
Вплетаются в плесень у стен.
Залитые временем лица,
Шуршание длинных одежд…
Из кубка спешите напиться,
Чтоб многое в жизни успеть!
Лучи отражались клинками,
Колосьями спелыми ржи;
Друзей и врагов привечали
Едино на празднестве лжи.
Возможно, не стоил он мессы,
А, может быть, стоил Небес…
Во имя чьего-то прогресса
Не выпустит стремени Бес.
И хитро сплетенная пряжа
Снимается вновь со стены;
Из масок и ядов поклажу
Навьючишь на спину Судьбы,
А разум положит на плаху
Букеты их стройных речей,
И сердце сомненьям и страху
Объявит
Ночь Длинных Ножей.»
В ее приглушенном, чуть с хрипотцой голосе было что-то безумно возбуждающее. Алистер не мог сказать, что заставляет его испытывать чувство схожее с эйфорией. Вдруг, в глазах его потемнело, и тонкая занавеса света, что он с легкостью отодвинул в сторону, приоткрыла ему снова вид на «Три Грации», и он в пустом зале, где нет посторонних глаз, может дотронуться до картины ладонью. Плавные изгибы женского тела, ее голос, что читает строки схожие с утренней расой, и его чувства, что пробуждают огонь в молодой душе. Вдруг, голос поэтессы стал громче, и он открыл глаза увидев перед собой не картину, а ее взволнованное личико.
-Алистер, с Вами все хорошо?-тревожно спросила поэтесса своим дрожащим голосом.-на секунду мне показалось, что Вы потеряли сознание.
-Я просто задумался.-дипломат нежно сжал ее ладонь.-прекрасные стихи, Виктория.
-Не пугайте меня так.-девушка отвела взгляд.
-К сожалению,-он вздохнул.-литература Англии заметно страдает в своей скудности, и из современников я смогу привести Вам в пример только Шекспира. Читали его работы?
-Ромео! Для чего Ромео ты?-улыбнувшись произнесла поэтесса каждую строчку реплики, что говори Джульетта в этом романтичном эпизоде.
-Ловлю тебя на слове.Лишь назови меня своей любовью И заново я буду окрещен.-его ла-донь взяла пальцы в пальцы руку девушки.-И навсегда свое утрачу имя.
-Кто ты такой, сокрытый мраком ночи…-прошептала Виктория чувствуя мужское дыхание на своих приоткрытых губах…-Подслушавший признания мои?
И обнажая тело она впервые не боялась за душу, что может быть ранена предательством. В его объятьях были ответы на все вопросы, что так давно мучали романтичную натуру, что так давно хотело найти тело. От поцелуев шеи она кусала губу чувствуя, как мучительно ноет низ ее живота. От поцелуев бедра запрокидывала голову назад требуя трением тела большего. Он смущенный, робкий, но не скупой на ласку, так неумело, но с таким трепетом желает стать ее самым сладким удовольствием, которое она впервые захотела ощутить своим роскошным телом. Мужчина водил руками по ее мягкому, но такому упругому телу олицетворяя ее с самыми желанными натурщицами любимых художников. Его губы смыкались на возбужденных, чувственных вишенках, что заманчиво твердели на больших, круглых, нежно-розовых ореолах, и он, покусывая их, заставлял тихий стон становится звонким.
Ладонями сжимая аккуратный женский живот, он чувствовал, как кровь заставляет напрягаться его мужскую силу, и не совладая с силой животного инстинкта, он нежно раздвинул в стороны аппетитные бедра девушки, оголяя мило обросшую промежность. Обхватив ладонью ее лобок, он пропустил сквозь пальцы мягкие, светло-коричневые волосы, и одним резким движением проник в горячее, женское лоно заставив ее тело неестественно выгнуться на постели, но так естественно задрожать. Стон, что срывался с ее теплых, чувственных губы напоминал ему нежнейшие звуки арфы, но все сменилось, стоило ей оказаться сверху.