Гомункул

Сент-Ив задался вопросом: сколько же людей замерло в молчаливом ожидании на этом лугу? Сколько их еще сидит на ветках деревьев, сколько выглядывает в окна с распахнутыми ставнями или стоит, вывернув шеи, на темных и грязных улицах, ведущих сюда из дымного Лондона? Сотни? Тысячи? И все хранят молчание: ни писк летучей мыши, ни верещание сверчка в ближнем лесу не нарушали тишины; была лишь ночь, напоенная ароматами молодых побегов, густая и тихая, ожидающая, да медленные «скрип, скрип, скрип» качающейся гондолы, слабо залитой лунным серебром. Там, у штурвала, стоял обратившийся в скелет Бердлип — неудержимый пилот, чей плащ плескался обрывком паутинного кружева у выбеленных ребер грудной клетки. Месяц светил прямо через плащ, словно лампа сквозь муслин; серп даже казался больше, словно одеяние Бердлипа — сплетенная из шелка и серебра волшебная линза, процеживавшая скопившийся свет небес.

Сент-Ив стоял и смотрел. Что он такое, этот гудящий дирижабль, спустя годы блужданий в атмосфере решивший наконец лечь на обратный курс? Что предвещает его возвращение? Только Бердлип смог бы ответить. Он преследовал нечто — демона, блуждающий огонек, улетавшее с ночным ветром отражение призрачной луны, опускавшейся за невообразимый горизонт. Удалось ли Бердлипу настичь свою цель? Или же она ускользнула? И какие выводы, во имя всего святого, мог теперь сделать бедняга Парсонс? Очень скоро ему предстоит встреча с очередным лишенным плоти ликом…

«Что, — размышлял Сент-Ив, — что все это значит?»

Дирижабль медленно плыл над Хитом на высоте примерно в полсотни футов, вздымаясь над холмами и ныряя в лощины, словно намеревался приземлиться не где попало, а в каком-то заранее намеченном, необходимом и неизбежном месте, куда вел его рулевой — твердо стоявший на широко расставленных ногах доктор Бердлип. Его лихо заломленная французская шляпа была надвинута на самый лоб, затеняя пустые глазницы, яблоки которых давно выжгло беспощадное солнце и расклевали морские птицы. Какое таинственное зрение сохранил Бердлип? Насколько ясно он мог видеть?

XX

БЕРДЛИП

Билл Кракен, оседлавший длинную ветвь дуба футах в пяти над головами зевак, думал примерно о том же. Ни в одном из научных экскурсов Кракену не попадалось ничего столь же громадного и величественного, как стремящийся домой поразительный корабль Бердлипа. Кракен был уверен: назревает нечто важное. Воздух потрескивал от напряженного ожидания, как от статического электричества перед грозой.

Продолжавший снижение дирижабль висел почти над их головами — Кракену показалось даже, что исполинский аппарат закрыл собою все небо без остатка. Устроившиеся на верхушках деревьев люди пытались до него дотянуться. Кракен оглянулся через плечо и, испытывая определенную гордость, полюбовался Лэнгдоном Сент-Ивом, стоявшим перед собственным невероятным кораблем. Воистину, эта ночь полна чудес. И он, Билл Кракен, торговец кальмарами, продавец вареного гороха вразнос, приложил к ним свою руку! А вот человек на ветке рядом — небритый мужчина с выпирающими скулами и в вязаной шапке, — не приложил.

Кракен добродушно улыбнулся соседу. Тот ведь не виноват, в конце концов, что не водит дружбу с гениями. Мужчина ответил хмурым взглядом, не одобрив фамильярности. Кто-то выше веткой воспользовался головой Кракена как подножкой, изыскивая более выгодный угол обзора. Прямо под ним, блуждая из тени в тень, словно исподтишка пробираясь туда, где обречен приземлиться дирижабль, по траве ковылял какой-то тип — не то больной, не то пьяный. Кракен вгляделся, не веря собственным глазам: Уиллис Пьюл!

Кракен покачал ногой у ствола, нащупывая развилку двух толстых ветвей примерно в шести футах от земли. Похоже, становится горячо. Пьюл в очередной раз растворился в тени, а затем появился у громадного костра, чей пляшущий оранжевый свет только сгущал обступившую его темноту.

В двадцати шагах позади Пьюла, охваченный несвойственной его возрасту решимостью, хромал Шилох, сопровождаемый выводком обращенных, вытянувшихся в цепочку наподобие пестрой стайки перепелок, мечтавший и расквитаться с ускользнувшим от него Пьюлом, и подняться на борт гондолы Бердлипа. Дирижабль замер теперь над самой поляной, поддерживаемый, вероятно, единственно магией двигателя Кибла. На мгновение искаженное судорогой отвращения лицо проповедника высветило тем самым костром, что озарял и Пьюла — жалкого червя, зеленомордого дьявола, гнусного похитителя головы матушки Шилоха, вора, имевшего при себе один из чудесных ящиков — скорее всего тот, что несколько часов тому назад был украден у старика неизвестным грубияном и увезен им на подводе.

Поодаль, осторожно огибая толпу, крался Теофил Годелл, имея при себе, как с трепетом понял Кракен, округлый металлический предмет — не что иное, как тот самый «марсельский мизинчик», поблескивавший в отсветах костра. Приближения Годелла точно не замечали ни Пьюл, ни старик, но заметил Билл Кракен, а также и Сент-Ив. Настала пора заказать музыкантам мелодию побойчее да сплясать танец! Соскользнув на землю, Кракен шагнул в сторону — и тут же налетел на Келсо Дрейка с полутора дюймами сигары, почерневшим языком торчавшей изо рта фабриканта.

Будь у него время поразмыслить, Кракен взлетел бы обратно на дерево, с обезьяньим проворством цепляясь за скользкий ствол. Но времени на раздумья не осталось, и он бросился на миллионера.

— Это тебе за Эшблесса! — выкрикнул Кракен, подразумевая неявную ассоциацию с выпущенной Билли Динером пулей, пробившей драгоценный томик жизнеописаний лондонских философов. И двинув Дрейка в челюсть, выхватил Киблов ящик из рук ушлого мерзавца, пока тот валился навзничь, роняя брызги слюны и коченея от неожиданности. Шляпа откатилась в сторону, обнажив забинтованную голову.

Повернувшись, Кракен побежал, держа ящик на вытянутых руках, словно сосуд с водой, которую боялся расплескать. Дрейк глухо топал позади, наполняя внезапно ставшую бурной ночь проклятьями, которые тонули в приветственных восклицаниях, внезапно исторгнутых тысячами глоток. Дирижабль, чье время наконец пришло, немного продвинулся вперед и осел на лугу не далее чем в двадцати пяти футах от космолета Сент-Ива. Следом за ним на холм хлынула основная масса зевак. Мертвец в мягком кресле сидел чинно, словно джентльмен за чаем. Члены Королевской академии под водительством непреклонного Парсонса окружили дирижабль, торопясь взглянуть на скелет рулевого, что «наконец возвратился с моря домой»[50].

Кракен влился в бегущую толпу. Там были и ковылявший на протезе Пауэрс, и Уильям Кибл, и не отстающая от игрушечника верная супруга — и все они спешили к дирижаблю за прибывшим с ним четвертым и последним ящиком. «Капитан!..» — крикнул Кракен, устремляясь им вслед в бегущей толпе. Колыхавшееся вокруг море голов закрывало обзор. Кто-то наступил Биллу на ногу, он споткнулся, начал падать. Добрая дюжина людей врезалась в него, помешав подняться с колен, сбила в грязь. Но ящик Кибла почти затоптанный толпой Кракен сберег, накрыв собой.

— Чертов кусок дерьма!.. — прошипел в ухо Кракену чей-то голос; Билл приподнялся, пытаясь встать, но снова повалился под весом потерявшего сигару Келсо Дрейка, чьи челюсти просто ходуном ходили — так, словно рот его был полон слов, чересчур гнусных, чтобы вырваться наружу.

Кракен всадил в нос Дрейку локоть. Миллионер вцепился Кракену в рот и нос и рванул его голову назад. Тогда Кракен впился своими редкими зубами в палец Дрейка и грыз его, пока не добрался до кости. Истошный визг оглушил Кракена, и рука потерпевшего поражение миллионера отдернулась, едва не прихватив с собою драгоценный передний зуб.

Приподнявшись, Кракен неловко шагнул вперед, еще не успев выпрямиться, и замедлившая из-за тесноты свой бег толпа оттащила его в сторону. Он сумел подняться на ноги, радуясь, что теперь его, крепко зажатого в толчее, повалить почти невозможно. Через плечо Кракен видел стиснутого Келсо Дрейка, честившего на чем свет стоит прижатых к нему людей, которые вовсе не были настроены выслушивать ругань в свой адрес. Выброшенный сбоку кулак припечатал Дрейку ухо, заставив пошатнуться. Кракен удовлетворенно фыркнул: очевидно, Дрейком владело смехотворное убеждение, что с миллионерами не следует так поступать. Фабрикант тут же облаял парня, которого счел обидчиком, но, как оказалось, обознался — и весьма неудачно. Оскорбленный фигурой походил на хогсхед[51], а лицом — на мешок булыжников.

50

Цитата из стихотворения Р. Л. Стивенсона «Реквием» (1915 г.).

51

Буквально «свиная голова» (англ.) — бочка вместимостью в 240 литров.