Гомункул

Сент-Ив выразил кивком свое согласие.

— А вы двое… — продолжал капитан, поворачиваясь сперва к Хасбро, а затем и к Кракену. — Вам, салаги, поручено скрутить того доктора, как мы уже условились.

Хмыкнув, Кракен потер ладони.

— Это можно, — сказал он.

Хасбро проявил чуть больше красноречия:

— Поскольку его присные, — манерно произнес хорошо вышколенный слуга, — разнесли в пух и прах усадьбу и попортили внешность бедняге Кеплеру, ничто не доставит мне такого удовольствия, как обмен парою слов с добрым доктором… Вероятно, парою весьма крепких слов.

— Точно! — вскричал Кракен, подскакивая от возбуждения и крутя кулаками перед носом у воображаемого противника, но потом вспомнил, что на нем нет штанов, и поспешно шлепнулся в кресло. — Крепче не бывает, — мечтательно добавил он.

— Так держать, — одобрил капитан. — И не сдерживайтесь.

— Только не мы, сэр, — отвесил поклон Хасбро. — Верно ли я понял, что затем нам с мистером Кракеном предстоит рандеву с остальными на зеленых лугах Хампстеда?

Капитан решительно кивнул.

— В общих чертах так. И помните, нам нужен дирижабль! Это вам не торжественный прием. Первый, кто войдет, хватает ящик. Не стесняясь и не дожидаясь отставших. Бог знает, кто из нас прибудет туда первым.

— Ну это точно буду не я, — отрезала Уинифред Кибл, хмуро глядя на капитана. — Мне, значит, дома прикажете оставаться? Так вот, не дождетесь, сэр! Зарубите себе на носу, я иду за Дороти.

— Как вам будет угодно, мэм, — кротко ответствовал капитан. — Когда поднимается ветер, лишних рук на судне не бывает.

— Что до меня, джентльмены, — веско проговорил Годелл, поднимаясь на ноги и беря свою трость, — то я отправляюсь повидать нашего святошу. Если не ошибаюсь, у проповедника остался один из интересующих нас ящиков. Напомните, который из них?

Сент-Ив оглянулся на Хасбро, ища поддержки.

— Скорее всего, это ваш воздушный прибор, сэр, если я верно помню. Тот ящик, с которым Пьюл спрыгнул с поезда. Два других ящика вы найдете у Дрейка, сэр, если позволите учтиво вам напомнить: человечек обитает в одном, заводной аллигатор — в другом, и оба представляют некоторую ценность.

— Так и есть, — подтвердил Сент-Ив, горя желанием приступить к исполнению задуманного. — В таком случае, что нас задерживает?

Капитан выколотил пепел в стеклянную пепельницу. Продул трубку, сунул в карман сюртука и встал.

— Да ничто на свете, — ответил он.

XVII

БЕГСТВО НАРБОНДО

Рассудок почти оставил Уиллиса Пьюла. Просто одно за другим, и все так бесит! Взять хотя бы недавнюю сцену у Дрейка… Он быстро шагал по переулкам и задворкам, держась подальше от глаз лондонцев и при каждом неловком шаге гримасничая от боли: распаленное химической ванной лицо отчаянно зудело под липким пластырем. Сохранялась вероятность, что экспериментальная смесь просто взорвется, оставит от его головы мокрое место. Да будет так. Пьюл расплылся в ухмылке, вообразив, как он решительно врывается в собрание своих врагов и его голова детонирует прямо посреди обращенной к ним изысканной речи. В общем и целом эффект был бы потрясающий. Он расхохотался вслух. Значит, чувство юмора его не покинуло? Это знак — знак, что он одержит верх. «Я — тот человек, что способен сохранять ясную голову, — подумалось Пьюлу, — тогда как все прочие… Нет, головы-то сохранить и не получится». Он хихикал под своими повязками, представляя себе эту картину, и никак не мог остановиться. Вскоре он уже стонал от смеха, будто в пьяном исступлении шатаясь из стороны в сторону и своим сумасшедшим хохотом заставляя случайных прохожих бросаться к ближайшим подворотням в поисках убежища.

Однако целая миля криков и хохота вымотала его; Пьюл погрузился в глубокое отчаяние, и редкие смешки его стали перемежаться всхлипами, когда, утомленный, бездомный и изъеденный жестокими химикатами, он ввалился наконец в темный паб, куда и добирался так долго.

За длинными столами здесь пили несколько понурых посетителей, чьи бегающие глаза давали понять: каждый из них готов вскочить и сбежать при малейшем поводе. Внешность Пьюла оказалась достаточно вызывающей, чтобы трое из пьющих отставили в сторону кружки и начали подниматься со скамей, но видя, что он направляется к занавешенному проходу в комнату позади стойки, опустились на свои места и попросту с неприязнью уставились ему вслед.

В это время в отворенную дверь паба просунулась голова мальчишки-газетчика, который сбивчиво, но довольно громко огласил ужасные новости, усеявшие передовицы «Таймс» и «Морнинг Геральд».

— Трупы! — вопил он. — Выверсекция в Сохо!

Пьюл проскользнул за занавеску, мрачно размышляя о трупах и вивисекции. Если уважаемая публика интересуется трупами, тогда, богом клянусь, будут ей трупы. Он спустился по крутым широким ступеням в полуподвальную мастерскую, освещенную только солнцем, проникавшим сюда сквозь щели вентиляционных окошек по периметру потолка.

Огромный бородач, вылитый норвежец-берсерк, колотил молотом по чему-то, весьма напоминавшему колбасную шкурку, выполненную в железе. На лавках вокруг молотобойца были во множестве разложены разобранные часы; лицо его выражало стойкое отвращение и исполненное цинизма презрение к этому бренному миру, по каковому выражению в бородаче легко было угадать революционера по духу, предпочитавшего любой идеологии практику подрывного дела. Мастерил он как раз то, в чем нуждался Пьюл, — динамитную бомбу сферической конструкции с чугунной оболочкой и коротким фитилем. Продавцы подобных изделий называли такие по способу применения: «кати-и-беги».

Не прошло и десяти минут, как Пьюл зашагал дальше, с коробкой под мышкой. Он и его устройство держали путь на Пратлоу-стрит, где, если повезет, он встретит Нарбондо, возящегося со своими инструментами.

Шагая, Пьюл не сводил глаз с тротуара; ноздри его раздувались, глаза щурились — шел подсчет мелких оскорблений, которые ему пришлось стерпеть за месяцы знакомства с Нарбондо.

Душа Пьюла закипала гневом при одной мысли о крахе прекрасно задуманных планов, привезенных им в Лондон. Надо будет, решил он, действовать осмотрительно. Беспечность может все испортить. Он непременно должен отомстить им всем; не останется никого, кто не почувствует на себе его гнев. Сперва он управится с Нарбондо, а уж потом, если удастся, и с Дрейком. Если ничего не выйдет, он будет на месте во время приземления бесценного дирижабля и вот тогда снимет все сливки, верно? Химический состав отчего-то начал испаряться сквозь повязки, и поднимающиеся миазмы жгли Пьюлу глаза, порождая безостановочный поток слез. Он промокнул лицо. От долгой ходьбы бинты обвисли и начали потихоньку спадать.

Мимо прошмыгнул очередной разносчик газет. В таком количестве сенсации случались не часто, и издания пестрели крупными заголовками.

— Дирижабль садится! — вопил мальчишка, размахивая газетой, будто флагом. — Человек с Марса внутри! Угроза пришельцев! Армегедеон!

«Ого, — подумал Пьюл, — вот так раз». Через мгновение он уже рассматривал газету, чья первая полоса была поровну поделена между мертвецами с Пратлоу-стрит и приближением дирижабля. Этот последний, по уверениям Королевской академии, должен приземлиться прямо в Хампстеде. Предводитель одной из популярных сект настаивал, в свою очередь, что на борту дирижабля прибудет пришелец с далеких звезд, чье появление станет «предвестником Армагеддона».

Авторы передовиц несколько путались в том, как следует связывать два столь разных сюжета — живые трупы и дирижабль, — хотя бродивших по улицам Лондона мертвецов с известной натяжкой можно было бы считать «пришельцами».

Не менее вероятной представлялась и вторая версия: дескать, вурдалаки — это «первые ласточки» тех миллионов человек, которых Цицерон называл «молчаливым большинством» и которые уже готовились сбросить саваны и подняться из мест упокоения. На ней настаивал проповедник по имени Шилох, самопровозглашенный мессия, в последнее время сделавшийся приметой городских улиц и напрямую связанный с недавними сборищами в Гайд-парке. Что могло заставить восставших покойников предпочесть обочины Пратлоу-стрит собственным уютным могилам, оставалось не до конца понятным.