Василий Темный

Василий II был поистине странным человеком. В его характере угадывалось нечто женское, тревожное и непредсказуемое. Холодноватая кровь флегматичного Василия I причудливо смешалась в его жилах с неистовым темпераментом Софьи Витовтовны. Кажется, что этот человек вечно сражался с самим собой, противопоставляя своей бездарности и неудачливое™ то безумную отвагу, то изощрённое коварство, то почти детскую беспечность. Вот и теперь, возвращаясь из татарского плена, он совершил поступок, который в равной мере свидетельствует как о его беспечной храбрости, так и о холодном коварстве.

Хорошо осведомлённая в подробностях событий Ермолинская летопись рисует более детальную и во многом иную, нежели другие летописи, картину расправы Василия II с ханским послом. Когда великому князю донесли об идущем навстречу отряде Бигича, он решил любыми средствами перехватить его. Вероятно, Василий опасался переменчивости ханских симпатий. При помощи Бигича Дмитрий Шемяка мог склонить хана на свою сторону какими-то заманчивыми обещаниями. Да и сам факт прямых контактов удельного князя с Ордой был явным нарушением тех обязательств, которые Галичанин брал на себя в недавнем договоре с Василием II.

Однако прямое сражение с отрядом Бигича и Шемякиными послами было слишком рискованным: хан мог разгневаться, узнав о нападении на его посла. Да и татары, сопровождавшие Василия II, могли броситься на помощь своим соплеменникам. Наконец, и самих боевых сил для сражения с Шемякиным посольством у возвращавшегося из плена Василия II было маловато.

В этой ситуации великий князь решил прибегнуть к хитрости и избавиться от опасных послов без лишнего шума...

Вскоре московские разведчики сообщили о том, что плывущие на судах послы решили сойти на берег для ночлега. Великий князь со своей русской свитой оторвался от татарской части каравана и вплотную приблизился к спящему лагерю. В эту ночь сон татар был непробудно крепким: услужливые муромские наместники на прощанье выслали Бигичу «мёду много». Упившийся хмельным «мёдом», ханский посол стал лёгкой добычей для воинов Василия II. Они вывезли его из спящего лагеря и доставили в Муром. Из летописного рассказа можно понять, что таинственное исчезновение Бигича его спутники обнаружили только наутро. Вероятно, дьяк Фёдор Дубенский был подкуплен москвичами и стал соучастником похитителей.

Выведав у Бигича всё, что смогли, муромские воеводы, исполняя приказ Василия II, утопили татарина в Оке. Всё было сделано тайно, без огласки. Великий князь, вероятно, заявил о своей полной непричастности к исчезновению ханского посла. (Возможно, он даже возложил ответственность за происшедшее на Дмитрия Шемяку). Доказать его вину было трудно. Известно, что убийство посла татары считали самым тяжким преступлением. И если бы проделка Василия II стала известна хану — князь навсегда потерял бы всякий кредит в Орде. Но, как бы там ни было, цель москвичей была достигнута: прямые контакты Дмитрия Шемяки с Улу-Мухаммедом оборвались в самом начале.

Весть о возвращении Василия II и неудаче миссии Бигича застала Дмитрия Шемяку на пути в Курмыш. По-видимому, он выехал туда вслед за своими послами и надеялся лично получить от хана ярлык на великое княжение. Князь хотел добиться ханского суда над Василием II и с этой целью посылал Улу-Мухаммеду какие-то документы. Теперь всё оказалось напрасным. Колесо Фортуны сделало новый неожиданный поворот. Обманутому в своих надеждах князю Дмитрию приходилось думать не столько о торжественном вступлении на московский престол, сколько о спасении от мести Василия II. Прежде всего следовало укрыться за какими-то надёжными стенами. Именно так он и поступил. «А князь Дмитрей, слышав то, бежа к Углечю» (24, 66).

Столь стремительное крушение всех надежд могло сломить кого угодно, но только не Дмитрия Шемяку. Удары судьбы легко отскакивали от этой крепкой, прикрытой железным шлемом головы. Своё отступление он умел превращать в неожиданное для врага контрнаступление. Однако для открытого мятежа время ещё не настало. Вся Москва радовалась возвращению великого князя. На стороне Василия II было и ханское благоволение. Никто ещё толком не знал об унизительных условиях, на которых хан отпустил своего пленника. И князь Дмитрий, едва успев затворить за собой ворота Углича, принялся через своих людей разъяснять простодушно радовавшемуся народу, в какую долговую яму посадил всю Русскую землю его незадачливый кузен, целовавший крест на верность «поганой» Орде.

«И тако не улучи мысли своей злодей Шемяка (то есть не получив великого княжения. — Н. Б.), но почя крамолу воздвизати и всеми людьми мясти (возмущать. — Н. Б.), глагол юще, яко “князь велики всю землю свою царю процеловал и нас, свою братью”» (24, 152). Другие летописи подробнее раскрывают содержание будораживших народ и князей слухов, которые распускал «злодей Шемяка». «Царь на том отпустил великого князя, а он царю целовал (крест. — Н. Б.), что царю сидети на Москве и на всех градех Русьских и на наших отчинах, а сам хочет сести на Твери» (24, 67).

Между тем Василий II со своей русско-татарской свитой медленно приближался к Москве. Простояв несколько дней в Муроме, он поехал оттуда во Владимир. Вероятно, здесь состоялось его торжественное возведение на великокняжеский стол по древнему церемониалу — с участием ханских послов. «На Дмитриев день» (26 октября, в день памяти святого Димитрия Солунского) князь Василий прибыл в Переяславль-Залесский. Там его уже ждали княгиня-мать Софья Витовтовна, княгиня Мария Ярославна с сыновьями Иваном и Юрием, московские бояре «и множество двора его от всех градов» (24, 66). Великие княгини и весь московский двор временно перебрались в Переяславль после страшного пожара Москвы 14 июля 1445 года. Теперь настало время возвращаться. Конечно, набожный Василий II не преминул остановиться для благодарственного молебна у гроба преподобного Сергия Радонежского в Троицком монастыре. Здесь он «заговел Филипово заговение», то есть встретил 14 ноября — канун сорокадневного Рождественского («Филиппова») поста (24, 66).

В среду, 17 ноября 1445 года, после пятимесячного отсутствия, великий князь Василий Васильевич со всем своим семейством вернулся в Москву. Последствия страшного пожара всё ещё давали о себе знать. Для великого князя даже не нашлось достойного пристанища в Кремле. Он вынужден был остановиться «на дворе матери своея за городом, на Ваганкове; а потом оттоле съиде в град, на двор княже Юрьев Патрикеевича» (24, 66). Село Ваганьково располагалось в полуверсте к западу от Кремля.

Тяжёлые обстоятельства, в которых оказалась Москва, не позволяли Василию II сразу по возвращении начать войну против затаившегося в Угличе Дмитрия Шемяки. Однако время работало на великого князя. При первом же удобном случае он не преминул бы отомстить кузену за двойное предательство: уклонение от участия в походе на «царевичей» летом 1445 года и попытку получить московский стол в бытность Василия II в татарском плену. Понимая, что москвичи собираются с силами для удара, князь Дмитрий решил «действовать на опережение». Он принялся изо всех сил раздувать пламя мятежа. Распространяемые им панические слухи напугали многих князей, опасавшихся лишиться своих «столов». Забеспокоился даже обычно рассудительный князь Борис Тверской. Однако кроме полуфантастических слухов, исходивших из Углича, была и невыносимая очевидность: произвол приехавших с великим князем татарских вельмож, небывало тяжкие поборы с населения, предназначавшиеся для уплаты выкупа за освобождение Василия II. Особенно возмущались происходящим самолюбивые москвичи, многие из которых лишились всего во время июльского пожара. Эта катастрофа воспринималась ими как следствие поражения Василия II в битве под Суздалем. Бегство великокняжеской семьи из охваченного паникой города также врезалось в память москвичей. Наконец, многим казалась весьма привлекательной идея, которую отстаивал Дмитрий Шемяка: свергнув Василия II с престола, можно освободиться от необходимости выплачивать всем миром огромный выкуп, который он пообещал хану за своё освобождение из плена.