Василий Темный

За тот недолгий срок, который отпущен был Юрию как великому князю Московскому, он сумел нагнать страху на удельную мелкоту своими властными замашками. Пользуясь положением, он заключил ряд договоров, в которых возвышалось значение московского князя среди прочих правителей. Но наиболее эффектным деянием Юрия стала чеканка московской монеты с изображением его небесного покровителя — Георгия Победоносца, поражающего дракона. «Чудо Георгия о змие» (так называли эту сцену в Древней Руси) было символической парафразой борьбы Руси с Золотой Ордой. С лёгкой руки мятежного князя Юрия Георгий, побеждающий змия, навсегда стал символом Москвы.

И всё же эти эффектные деяния Юрия не дают основания утверждать, что проживи он дольше — Москву ожидали бы небывалое благоденствие и стремительное возвышение. Правление Юрия было чревато, во-первых, продолжением усобицы с Василием II, причём на сей раз — с участием татар. Во-вторых, преклонный возраст Юрия создавал реальную перспективу скорого прихода к власти его старшего сына Василия Косого — провинциального честолюбца с узким кругозором, чёрствой душой и непомерными амбициями. По сравнению с ним даже неудачник Василий II был наименьшим из зол.

Отметим и ещё одно обстоятельство. Только смерть Василия II, не имевшего ни братьев, ни сыновей, могла позволить галицкому семейству прочно утвердиться на московском троне. Юрий, конечно, понимал это. И тем не менее он не позволил себе расправиться с племянником даже тогда, когда тот оказался в его руках в Костроме весной 1433 года.

Прощаясь с нашим лесным генералом, почтим его память краткой похвалой, как это делали старые летописцы.

Как и его отец Дмитрий Донской, Юрий, несомненно, был харизматической личностью. Его можно назвать прямым потомком тех былинных богатырей, которые одним своим боевым кличем обращали в бегство целые полки и отворяли ворота городов. Соратники обожали его, а враги попросту боялись. Вероятно, как все люди этого типа, он был необычен и своей внешностью: ростом, осанкой, взглядом, манерой говорить, огромной физической силой. Впрочем, никаких достоверных портретов мятежника или хотя бы замечаний о его внешности не сохранилось.

Своих сторонников Юрий набирал среди таких же, как и он, глубинных людей: галицких лесовиков-промысловиков, свободолюбивых и диких вятчан. Уверенный в своей тяжёлой земной силе, он питал глубокое презрение к врагам и потому постоянно давал им обыгрывать себя в хитросплетениях политической игры. Запустив дело до полной безнадёжности, он вдруг словно пробуждался и начинал буйствовать. И тут случалось чудо: судьба вновь оказывала милость своему беззаботному любимцу.

Люди, подобные Юрию Звенигородскому, могли существовать лишь в это удивительное время, когда на пути от ордынского улуса к Московскому государству Северо-Восточная Русь на какое-то краткое время (одно-два поколения!) оказалась предоставленной сама себе. Старый порядок рушился на глазах, а новый ещё не сложился. В этой стихии расплавленной государственности и расцветали люди, подобные звенигородскому воителю. Опоздав на Куликово поле, он взял своё в лихом походе «в татарскую землю» в 1399 году и вбил свой гвоздь в гроб Золотой Орды.

Одни историки считали Юрия принципиальным защитником феодальной раздробленности и потому — исторически негативной личностью. Другие полагали, что у него была какая-то оригинальная «политическая программа» (69, 59). Однако ничего определённого (если не считать умозрительной схемы противостояния свободолюбивого Русского Севера и холопствующего Юга) они сказать о ней не могли. Третьи лишь печально констатировали: «Нет оснований видеть в галицких князьях представителей “удельно-княжеской оппозиции”, но и об их стремлении поднять знамя Дмитрия Донского также нет свидетельств» (86, 93). При всём том историки обычно как-то упускают из виду одно простое обстоятельство. Мятеж Юрия был прежде всего делом оскорблённой чести. Среди тогдашней русской аристократии такие порывы встречали полное понимание и сочувствие.

Как и положено харизматическому лидеру, Юрий ощущал себя избранником небес. Его отношения с Богом выходили за рамки обычного ритуального благочестия. С ранней юности пленившись тихими речами радонежских старцев, князь всю жизнь жертвовал на храмы, чтил святыни, а главное — старался елико возможно избегать греха. Как и его великий отец, Юрий знал, что копьё святого Георгия может удержать не всякая рука...

Эпическая фигура Юрия Звенигородского исполнена шекспировского трагизма. Могучий разрушитель «рабского прошлого», он был обречён на гибель под колёсами не менее рабского будущего. Времена благородных витязей, побеждающих дракона, но не способных победить собственную гордость, заканчивались. Приближались времена мирных холопов «государя всея Руси». И своевольный Юрий (а также и все ему подобные) неизбежно должен был быть признан «язвой общества».

Противник Юрия Звенигородского, Василий II был его полной противоположностью. Он был поздний ребёнок. Как все последыши, вероятно, тщедушен и слабоват здоровьем. Единственный наследник, он вырос в своих московских теремах под усиленным надзором бабок и мамок, без шишек и синяков, но зато и без азартного духа потешных дворовых сражений. Сознание своей исключительности в сочетании с острым чувством физической неполноценности рано испортили его характер. В его поведении высокомерие смешивалось со склонностью к самоуничижению. Он трусил — и впадал в ярость от собственной трусости. Поэтому его героизм всегда носил несколько истерический характер.

Мать Василия, княгиня Софья, обучила его всем тонкостям придворных интриг, раскрыла перед ним все тайны восточноевропейских дворов. Её холодная злоба порой пугала Василия не меньше, чем дикая сила звенигородского дядюшки Юрия. Ненависть к Юрию ему внушили с пелёнок. В итоге он стал панически бояться его, хотя и старался скрыть страх под маской высокомерия.

Великий князь Василий Дмитриевич не смог воспитать сына героем. Во-первых, он просто не успел заняться этим, скончавшись в год, когда наследнику исполнилось десять лет. Во-вторых, он и сам был далеко не героем, этот осторожный и довольно бесцветный человек. Как личность Василий I, несомненно, уступал своей властной и честолюбивой супруге.

Однако по иронии судьбы изъяны воспитания и душевного склада Василия II оказались важными достоинствами для правителя, призванного покончить со смутой. Во имя собственного спасения он должен был создать некую Систему, которая только и могла противостоять стихийной силе Юрия и других паладинов хаоса.

«Король умер... Да здравствует король!» — такова была суть известий, которые доставил младшим Юрьевичам во Владимир запылённый гонец из Москвы. Василий Косой извещал братьев... о своём восшествии на московский престол. Однако оба Юрьевича отказались признать старшего брата своим господином и великим князем. Свой отказ они, по свидетельству летописца, объяснили брату так: «Аще не восхоте Бог да княжить отец наш, а тебе мы сами не хотим...» (21, 149). В решении Юрьевичей можно усмотреть некую принципиальность. Их отец в своей борьбе основывался на принципе престолонаследия от брата к брату, то есть «по старшинству». Теперь, после кончины Юрия Звенигородского, старшим по династическому положению среди потомков Ивана Калиты оказывался Василий Васильевич. Таким образом, сохраняя верность принципам, которые исповедовал их отец, Юрьевичи должны были уступить Москву своему недавнему сопернику.

Раскол среди Юрьевичей объяснялся, вероятно, не только принципиальными соображениями. На «личный момент» указывает и формулировка ответа младших братьев Василию Косому — «а тебя мы сами не хотим». Высокомерный тон ответа, несомненно, был зеркальным отражением надменного тона послания к братьям нового московского правителя. Дмитрий Шемяка и Дмитрий Красный менее всего хотели оказаться в подчинении у своего жестокого и властного брата. К делу примешивалась и острая жажда мести. Сложившаяся в момент кончины Юрия ситуация позволяла им наконец-то посчитаться с Василием Косым за давние обиды. Своего родного брата они ненавидели и боялись куда сильнее, чем двоюродного брата, Василия Васильевича. Этого последнего Юрьевичи попросту презирали. Им казалось, что при необходимости они смогут расправиться с ним так же легко, как это делал их отец. В довершение ко всему Василий Косой, кажется, был настолько упоен своим новым положением, что даже не подумал о возможной измене братьев. Воистину, никогда человек не бывает так слаб, как в минуту своего триумфа...