Крест

Когда морозы превышали – 45 градусов, занятия в школах, к нашей радости, отменяли. Но мы и не думали отсиживаться в тепле. Улица – вот где было весело и интересно. С нами всегда был и Зорька, сын нашей уборщицы тети Любы. Вообще-то полное его имя было Жорж, Жорка. Но все его звали Зорька. Это был кряжистый плотный мальчик. Рос он без отца и был в доме за хозяина. Во всем помогал матери, выполняя тяжелую физическую работу по дому. В школе его считали хулиганом. Но, на мой взгляд, он был просто очень активным мальчишкой, заводилой компании. С ним было интересно. Он всегда придумывал в играх что-то новое и был в центре внимания. С горы мы катались, в основном, на фанерках, так как санок у нас с собой не было. А то и просто на третьей точке или животе. Тогда приходилось искать пуговицы от одежды по всей горе.

Однажды ночью нас опять разбудили мальчишки. Тихо, почти шепотом они сказали, что кто-то залез в нашу кладовку, они слышали скрип двери, где хранились запасы еды. Мы вооружились кто чем мог: кто взял в руки полено, кто кочергу, кто нож и мы всей гурьбой пошли ловить вора. Со страхом и дрожью в коленях подкрались к двери кладовой и, договорившись заранее, во весь голос заорали, приоткрыв дверь: «Руки вверх!» На нас выскочила испуганная собака и понеслась с лаем по деревне. Мы опять всю ночь не спали, переживая и рассказывая друг другу свои ощущения во время «облавы».

Так мы жили, самостоятельные подростки. И ни разу никому не пришла в голову дурная мысль относительно девочек или мальчиков. Мы даже говорить стеснялись на нескромные темы, хотя, конечно, тайно влюблялись и по-своему страдали. Тогда было другое время, другое воспитание, другие идеалы. Пионерская организация воспитывала в детях уважение к старшим, любовь к Родине, идею – общественные интересы ставить выше личных. Каждый из пионеров активно участвовал в жизни школы. Мы были одной семьей в учебе и досуге. Характеры, конечно, были у всех разные. Мальчишки иногда дрались между собой, девочки на что-то обижались. Но в общем наш детский коллектив жил интересно в своём обособленном мирке.

Учился с нами и Миша. Семья его жила зажиточно. Был он толстым и краснощеким. Продуктов у него было больше всех. Он постоянно что-то жевал и не наедался.

Когда у большинства заканчивались продукты и есть было нечего, просили у него: «Дай в долг ложечку супа». Или: «Дай откусить кусочек хлеба». Иногда он давал хлебнуть ложку супа, от которого исходил такой аппетитный аромат! Но однажды он сказал Вите, нашему однокласснику: «Я дам тебе суп. Только потом что хочу, то с тобой и сделаю, согласен?». Тот согласился. Голод не тетка. Когда Витя проглотил бульон, Миша вдруг зачерпнул этой же ложкой кисель, который был густым и сладким и плеснул ему в лицо. Кисель стекал со щек на губы и рубашку, а Миша заливался довольным, басистым смехом… Потом уже сам спрашивал: «Ну, кто еще хочет суп?» Я сказала брату, чтобы он никогда не унижался перед Мишкой, как бы ни хотелось есть.

Вообще, наша жизнь в этом доме, который и интернатом-то назвать нельзя, была вполне самостоятельной. Оторванные от родителей, мы учились разбираться в людях, учились обслуживать себя сами. Стирали, гладили, готовили, мылись – все сами. Хотелось бы посмотреть на современных пятиклассников, ничего не умеющих, как бы они использовали такую свободу… Конечно, как и все дети, мы не всегда контролировали свои поступки, срывали уроки, чтобы нас пораньше отпустили домой. И тем не менее, неплохо учились и переходили из класса в класс.

В один из весенних дней мне вдруг стало плохо. Сильно болел живот, началась рвота, поднялась температура. Учитель математики Анна Николаевна сообщила председателю колхоза, и меня на моторке повезли в районный центр. В Казачинске осмотрел доктор и сказал, что это острый аппендицит. Нужно было срочно делать операцию, но хирург был в отъезде. Вызвали самолет скорой помощи с красным крестом. Меня одну, без мамы, так как она была за 70 километров, а по реке так быстро не доедешь, погрузли в него. Через час я была в Киренске, более крупном городе. Он стоял на слиянии рек Лены и Киренги. Мне тут же сделали операцию, и через неделю я была в семье дяди Пети, папиного брата, который жил в этом городе. Операция прошла удачно, и я уже на следующий день после выписки из больницы полезла на крышу дяди Петиного дома, следом за двоюродным братом Геной. Дом их стоял на берегу Лены. Весь берег был завален бревнами, было много плотов. Река была широкой и бурной. Мне захотелось побегать по бревнам. Они были огромной толщины. Играя на одном из плотов, нога моя соскользнула и провалилась между бревнами. Ногу сдавило. Раздвинуть бревна, чтобы высвободиться, не было сил. Я сидела на плоту, одной ногой в ледяной воде, зажатой бревнами, и плакала. Берег, как назло, был пуст. Сколько я просидела так, не знаю. Вдалеке увидела мужчину и стала кричать: «Дяденька, помогите!» Он с трудом вытащил меня из «плена» и повел домой к моему дяде, почти неся меня на руках. На ногу встать я не могла. Колено сильно распухло. А к вечеру вся нога превратилась в бесформенное бревно. Кожа натянулась так, что, казалось, вот-вот лопнет. Баба Катя, которая приходилась тещей моему дяде, обложила всю ногу компрессом из мочи. Всю ночь я не спала от сильной боли. На следующий день эту процедуру она повторила. И через несколько дней, к приезду мамы, нога была почти в порядке.

На летние каникулы меня все-таки отправили в костный санаторий. Он назывался «Жердовка» по названию одноименной деревни, и находился недалеко от Усть-Орды, бурятского национального округа, что в Иркутской области. В санатории лечились и взрослые, и дети школьного возраста. Здание было небольшим, деревянным. Эти месяцы запомнились тем, что там я научилась играть на гитаре. Учились мы друг у друга на слух. Желание было очень сильным, и я с самого утра начинала перебирать струны. Вскоре пальцы покрылись пузырями. Потом они полопались и на их месте образовались твёрдые мозоли. Мы, как и все подростки, дружили, гуляли и, конечно, принимали профилактическое лечение. И всё-таки очень хотелось в свою семью.

В августе мама забрала меня домой. Как же было здорово дома! Я завидовала братьям, что им не надо ездить по больницам, постоянно обследоваться, жить по строгому режиму, принимать бесконечные лекарства, колоть уколы!

Папа часто рыбачил, ходил на охоту за дичью. Уток приходилось ощипывать нам с мамой, но зато у нас почти всегда было мясо и рыба. Я      не представляла себе, что мясо можно покупать в магазине. И как однажды была удивлена, когда мы с мамой прилетели в Иркутск и остановились у папиной двоюродной сестры, тети Паны. Она послала свою дочь Галю в магазин за мясом. «А разве мясо покупают в магазине?» – поразилась я. На что она с не меньшим удивлением ответила: «А где же его берут?!» Потом рассмеялась и сказала: «Мы ведь не в тайге живем и на охоту у меня ходить некому». Дочь она воспитывала одна.

Тогда же я впервые увидела морскую рыбу камбалу и с интересом смотрела, как ее разделывают. Нашу рыбу больших размеров мы разделываем совсем не так. Этому делу я научилась у мамы и мастерски справляюсь даже с полутораметровыми тайменями. Несколько раз я упрашивала папу взять меня на рыбалку с ночевкой. У нас было две лодки и подвесной мотор. Однажды я его всё-таки уговорила, и он согласился взять меня с собой. Папа собрал спиннинг, еду и мы отправились в путь. Воды я уже не боялась, хотя по-прежнему плавать не умела. Папа хорошо знал места обитания ленков и тайменей. Обычно он «ходил» на реку Улькан, которая впадала в Киренгу. Вода там была холодной и очень чистой. Даже на большой глубине видно было дно реки и рыбу, проплывающую мимо-сорогу, ельца. Он выбрал нужное место и причалил к берегу. Пока он занимался своим делом, я обследовала окрестности. Заходила в лес недалеко от берега, собирала жарки – ярко-оранжевые, похожие на меленькие солнца. Было много цветов, названия которых я не знаю. Но таких красивых я потом нигде не видела. Если попадалась земляника, собирала ее. Лакомилась черемшой. Попадались саранки. Выкапывала и ела сладковатые корни, похожие формой и такими же дольками на чеснок. Когда надоедало, садилась на берег и смотрела на воду. Река была быстрой, со множеством перекатов. Рыба «играла», как говорил папа. Выпрыгивала из воды, и, изогнувшись, сверкнув серебристой чешуей, падала в свою родную стихию. С наступлением темноты, папа разводил костер, мы варили уху или запекали ленков на углях. В котелке кипятили чай или просто пили воду из реки и ложились спать. Папа расстилал телогрейку прямо на каменистый берег, другой накрывал меня. Для поддержания костра мы заранее приносили сухие ветки, и папа время от времени подбрасывал ночью их в огонь. О том, что на нас может набрести медведь, я не думала. У папы всегда было с собой ружье. Вообще страшных случаев, о которых долго говорили жители, было немало. Но я была с папой и чувствовала защиту. С рассветом папа вновь брался за спиннинг, а я готовила немудреный завтрак из припасов, взятых из дома. Утренняя свежесть, первозданная тишина, таинственный таежный лес и река, играющая волнами – все это вносило какое-то умиротворение и душевный покой. Запечатлелось в моей памяти навсегда и я, словно кинопленку, прокручиваю эти часы блаженства и радости.