Страница 15 из 18
– Ну, а вина-то у нее тогда ты достал? – еле успокоившись от смеха, спросил Тимофеич, засовывая в нос очередную щепоть табаку.
– Како достал! Я рад, что домой-то живым добрался. Да, бывает в жизни огорченье: вместо хлеба ешь печенье! – сбавляя азарт в россказнях, закончил Николай свое неудачное похождение шутливой поговоркой.
– Уж не до печенья, хлеба-то было бы вдоволь, – намекая на обед, заметил Тимофеич, сплевывая желтый шматок смолы в сторону.
Николай на это замечание не ответил, да вообще-то его речь уже иссякла и стала гаснуть, как брошенный им окурок.Николаю не хотелось заводить разговор об обеде, так как ему было нечем накормить приглашённого человека, когда он и сам-то иногда был полуголодный. Ему жалко было и времени, которого они утратили почти целый уповод на перекур, а сделанного дела мало. Он предложил:
– Ну, Тимофеич, давай дадим еще душок, а там видно будет!
Они снова принялись за дело. Стали заводить-обосновывать пристенок, класть первый венец сруба. Потребовался уровень. Николай пошёл в избу и вернулся с самодельным уровнем.
– Вот какой уровень у меня. Такого нет ни у кого, уж больно точный, ни на один сантиметр не ошибается. Когда я сам вот свой дом строил, я его из рук не выпускал, все бревна строго по уровню клал. И вот заметь, Тимофеич, обрати внимание на мой дом: правда ведь, он не пошатнулся ни в какую сторону, а главное, я матицу умело положил, и она до сих пор лежит преспокойно, ни на один вершок с места не стронулась.
– Что верно, то верно! – подтвердил Тимофеич, вглядываясь в Николаеву избушку.
– Я ведь не простой плотник, а потомственный, и в этом деле приёмов знаю. Вот, гляди сюда, – и Николай, показывая свое искусство, под приговорки, начал топором делать тяпки на бревне. – Секу-секу сечку, высеку овечку. Сек, сек, пересек, раз шестнадцать я насёк! Считай! – скомандовал он Василию. Тот насчитал шестнадцать зарубок, наивно взглянув удивленными глазами на Николая, спросил:
– Эт как ты заранее узнал, что имеешь шестнадцать?
– А я от природы имею дарственную способность руками тяпать, языком приговорки ляпать, а мозгами подсчитывать, – самодовольно улыбаясь, хвалился Николай перед Тимофеевичем.
– Это выходит наподобие какой-то счётной машинки!
– Вот именно!
– А в добавление я еще вот что хочу сказать, – горделиво расхваливал свою постройку Николай. – Помилуй бог, мой дом загорится, всему селу не устоять, потому что материалу на него я навозил из казенного лесу: бревна – одна смоль.
На самом же деле его изба, совместно с двором, представляла из себя соломенное гнездо вперемясь с древесиной. Видя это, Тимофеич не стерпел, чтоб не заметить: «тут соломы больше, чем смоли». На что Николай обиделся и на Тимофеича затаил скрытую злобу. Дальше работа у них проходила втихомолку. Николай, пыхтя, старался с Тимофеичем не разговаривать. Тимофеич, видя, что Николай неправильно тешет бревно и не отвесно заглядывает на топор глазами слева, он заметил ему:
– Николай, теши правильно и в затылок не заглядывай.
На что Николай ему досадливо выговорил:
– Что ты меня учишь, я этому научился еще в утробе матери, и вообще ученого учить все равно, что мёртвого лечить! – злобно отчитал он Тимофеича. И чувствуя, что на эту отповедь Тимофеич обиделся, Николай, чтоб связать нежелательный разрыв и не совсем разобидеть работника, заметил между прочим:
– А интересно, сколько же сейчас время?
– Я не знаю, у меня часов нет, – сдержанно, не поминая обиды, ответил Василий Тимофеевич.
– Да, кстати, я слышал, ты, Тимофеич, часы чинить умеешь? А, я вот все делать могу, а вот часы ремонтировать еще не научился, – высказался не в пользу своего универсального мастерства Николай. – Да по сути дела, не берусь, а возьмусь – сумею. Мне стоит только с умом собраться, всему научусь. Я сметливый, а память у меня – такой памяти ни у кого в селе нет. Я даже помню, как находился еще в утробе матери. У меня и струмент разный имеется: есть циркуль, щипцы, ключи гаечные, есть и отвёртка, вот только лупы нету. Ты, Тимофеич, или научи меня часы ремонтировать, или возьми у меня карманные часы, почини. Что-то они у меня третий год не ходют. Мне их мой отец, когда отделял меня, впридачу к наделу отдал. Как ни говори, а без часов в доме скучно.
– Где они у тебя? Поди, неси, починю, – услужливо принял Николаеву просьбу Василий Тимофеевич.
Николай вынес из избы часы, отдал их Тимофеичу, тот, раскрыв крышку часов, крутнув стрелками, сказал «Устрою!» и положил часы в карман штанов.
Время было далеко за полдень. Плотники значительно приустали, у обоих от того, что изрядно проголодались, сосало под ложечкой, урчало в животах. Николай устало промолвил:
– Тимофеич, не хватит ли на сегодняшний день? Вроде работали неспоро, а три венца срубили. Потом я один дострою. Кончай! Баста! Пристенок этот Николай достраивал впоследствии не меньше трех годов…
Женитьба Алеши
Пришло время жениться Алеше Крестьянинову. Собрались близкие его родные, пошли за него сватать. Как только сватья появились в избе невесты, Таня, поняв, в чем дело, покраснев, заартачилась и стыдливо шмыгнула в чулан – спряталась.
– Здорово ли живете! – перекрестившись и раскланиваясь, проговорил Федор, отец жениха, возглавляющий небольшую толпу пришедших сватов.
– Подите-ка добро пожаловать! – степенно ответил Иван – отец невесты.
– Проходите, проходите вперед, – приветствовала нежданных гостей мать невесты. А сама, с укором взглянув на мужа, как бы между прочим, заметила ему:
– Надень другую рубаху-то! Эта стирана да перестирана, – и, засуетившись, уплыла в чулан, загремела посудой и под шумок давала невесте какие-то наставления.
Гости, рассевшись по лавкам, без всяких особых намёков сразу же объявили о причине прихода. Завязался взаимный разговор на эту тему. Близкий родственник Федора Сергей потребовал, чтоб невеста вышла из чулана и показала себя налицо. Вспыхнувшая, как утренняя заря, подталкиваемая матерью, Таня вышла из чулана на средину избы. Невеста всем показалась, и каждый про себя подумал: «Хороша!» А Сергей под общее восхищение, как бы не нарочно, выронил из рук серебряный гривенник (специально приготовленный для этой цели, чтоб проверить невесту, не слепая ли). Гривенник, звенькнув о пол, покатился под стол и там, кружась, с нежным мелодичным звоном упал кверху орлом.
Отец невесты, поняв, что значит этот приём, ласково обратился к Тане:
– А ну-ка, доченька, найди-ка да подай-ка монетку-то тому, у кого она выпала.
Таня, артачливо, но солидно согнувшись в стане, наклонилась, подняла из-под стола гривенник и дрожащей от волнения рукой подала его Сергею, а сама, не зная, что дальше делать и где занять место, продолжала краснеть и трепетать от переживаемой стеснительности.
Сказав Тане спасибо, Сергею страстно хотелось узнать, а каков же голос у невесты. Он, не найдя больше, о чем ее спросить, полюбопытствовал:
– А сколько годков тебе, Танечка?
– Восьмнадцатый, – робко, как из ямы, тихо проговорила Таня.
– Что вы девку изводите и пристали к ней! Видите, как она вся трепещет от волнения! – решила заступиться за Таню мать. А Таня, меж тем, с просившимися на глаза слезами снова юркнула в чулан, словно спорхнувшая с ветки синичка.
Испытание кончилось. Невеста пришлась всем по душе, и сватья приступили к самому важному делу – стали «рядить цену». Отец с матерью для Тани со сватьев выговорили: шубу овчинную, чесанки с калошами, полусапожки для лета, шаль с кистями, ситцу на сарафаны и юбки, а в довершение этого Иван выговорил и денег двадцать пять рублей. Это-то и показалось Федору невмоготу, ведь это почти целая корова, и он упрашивал своего новонареченного свата, чтоб он скостил пятерку, но Иван на своем стоял и никак не хотел сбавлять.