Колыбельная виски (ЛП)

Из десяти палат только одна дверь была закрыта. Сегодня в отделении неотложной помощи было как никогда спокойно, и мне оставалось только думать. Утром папа упомянул, что нам нужно позаботиться о похоронах, так, чтобы, когда пришло время, не навалилось все сразу. Я огрызнулась и обвинила его в том, что он сдался. Так что я просиживаю половину смены, пытаясь не обращать внимания на чувство вины, пытаясь убедить себя, что нет никакой необходимости совершать приготовления. Когда Доктор Робертс вручает мне документы, которые только что подписал, я глубоко погружена в свои мысли.

— Как поживает твоя мать? — спрашивает он.

— Хорошо. — Я оторвала розовую копию и сунула ее в папку пациента. — Все нормально.

— Знаешь, в университетской больнице есть клинические испытания, о которых я слышал многообещающие вещи. Подумайте о том, чтобы записать ее в одно из них.

Выдавливаю слабую улыбку.

— Я уже написала координатору проекта.

Может быть, он был прав? Есть надежда на клинические испытания. Исследования… мы настолько отчаялись, что идем по пути неизвестности.

Доктор Робертс кладет руку мне на плечо.

— Ты справишься с этим. Ты сильная. — А потом он исчезает в одной из палат для пациентов.

Мэг подкралась ко мне сзади.

— Доктор Робертс чувствительный парень, а? — она смеется.

— С ним все в порядке.

— Итак, выкладывай. — Мэг опирается бедром о стойку. — Что случилось прошлой ночью? — Она оглядывает меня с головы до ног с легкой ухмылкой на розовых губах, и я обрадовалась возможности отвлечься.

— Ничего.

— Ну да. — Мэг огибает стойку и плюхается в одно из кресел на колесиках, толкая его по полу, как семилетний ребенок. — Я твоя лучшая подруга. Не лги мне. — Она откатилась назад.

— А я и не лгу. Ничего не произошло.

Мэг, ухватившись за шест капельницы, разворачивает кресло.

— Даже не поцеловал?

— Нет, даже не поцеловал.

— Оооо... — Подруга грозит мне пальцем. — Он хорош. Очень хорош. Надо отдать ему должное.

— О чем ты говоришь?

— Отсутствие поцелуя — признак непревзойденного игрока. Он тебя уже раскусил.

— Ага. — Склоняюсь над клавиатурой, вывожу на экран имя мисс Смит и нажимаю кнопку «Печать».

— Он знает, что должен действовать медленно. Говорить красивые слова... заставить тебя почувствовать себя особенной.

Выхватываю этикетки из принтера.

— И не закатывай на меня глаза!

— Это просто смешно, — говорю я, направляясь за пробирками из кладовки.

Но что, если это не так? Что, если все так, как она говорит? О боже, какое это вообще имеет значение?

Это имеет значение, потому что я хотела иметь значение для него.

Когда выхожу из кладовки, ее блестящие персиковые ногти яростно постукивают по телефону. Щеки порозовели. Застонав, она бросает телефон на стойку.

— Почему я так зациклилась на члене?

— А когда это ты не была зациклена на члене? — Отрываю одну из этикеток и оборачиваю ее вокруг пробирки.

— Нет, я не имею в виду физическую одержимость пенисом, я имею в виду увлечение Тревором.

Я выгибаю бровь и хватаю ланцет из шкафа.

— Значит, ты признаешь это?

— Ага. Есть что-то такое в парне, которого ты не можешь заполучить. Я клянусь.

Или в парне, с которым, тебе говорят, ты не должна быть…

—Да, — вздыхаю я, распахивая дверь в комнату мисс Смит. — Думаю, что так и есть.

Было уже около полуночи, когда я вошла в безмолвный дом. Мягкий, голубой свет телевизора просачивается из-под двери Бо, отбрасывая странные тени на стену, когда я на цыпочках поднялась на второй этаж.

Почистив зубы и умывшись, иду в свою комнату и снимаю халат, прежде чем установить ретейнер. Зевая, натягиваю поношенную футболку Nirvana и шорты для сна и забираюсь под одеяло, закрыв глаза в ту же секунду, как моя голова коснулась подушки.

Тук. Я нахожусь в том странном, полусонном в полубодрствующем состоянии. Тук. Тук. Распахиваю глаза. Тук. Тук. Тук. Сажусь в постели, прижимая одеяло к груди и прислушиваясь к стуку в окно. На улице не ветряно, значит это не ветка.

Может жук?

Медленно выползаю из постели, прижимаясь спиной к стене, и крадусь к окну. Я в добрых трех футах от стекла, когда тянусь к занавеске и отдёргиваю ее. Это один из тех моментов, когда мне хочется закричать, но не могу, потому что на дереве человек. Отшатываюсь назад, мой пульс взлетает до небес, прежде чем я понимаю, что человек, сидящий на дереве, — это Ной.

Конечно же, это он.

Адреналин, наводнивший мою систему, немедленно отключается, и меня охватывают нервные последствия, которые, как правило, сопровождаются внезапным испугом. Выдохнув, хватаюсь за подоконник, прижимаюсь подбородком на грудь и пытаюсь собраться с мыслями, прежде чем снова выглянуть в окно. Лунного света достаточно, чтобы разглядеть, как Ной ухмыляется, как идиот. Как настоящий сексуальный идиот. Щелкаю защелкой, открывая окно. Пружины стонут, когда я толкаю потертую деревянную раму вверх.

— Что ты тут делаешь? — шепчу я.

— Использую твое дерево.

— Я это вижу… ну, знаешь, телефон работает.

То, как он пожимает одним плечом, было почти высокомерно.

— Не тот эффект, на который я рассчитывал. Кроме того, это хорошее дерево, — он похлопывает по ветке, на которой сидит, — жаль, что им никогда не пользовались.

Легкий трепет пробегает в моей груди, и я подавляю улыбку. Как бы нелепо это ни было, я не могу отрицать, что это было немного романтично.

— Знаешь, это обычная вежливость вылезти к парню, который залезает на дерево и стучит в твое окно.

— Серьезно?

Ной подползает к концу толстой ветки и протягивает руку.

— Давай же.

Я смотрю вниз на азалии, представляя себе свое падение навстречу внезапной смерти.

— Хм…

Дерьмо. Мой ретейнер.

Резко разворачиваюсь и вытаскиваю его изо рта, положив на тумбочку, прежде чем повернуться обратно.

— Да ладно тебе. Ты не упадешь.

— И это говорит парень, который выпал из окна и оказался в гипсе?

— Туше, — Ной смеется. — Мне казалось, ты говорила, что тебе нравится жить на грани? — Он подмигивает и шевелит пальцами вытянутой руки.

Хотя я уже взрослая, и это не было тайным бегством — это было то, чего я никогда не делала. Я всегда была хорошей девочкой. Той, что оставалась дома и училась. Той, что не целовалась на первом свидании. Дочерью проповедника... А ещё я была девушкой, чья мать умирала. Девушкой, которая внезапно осознала, как коротка на самом деле жизнь, которая поняла, что, возможно, воспринимает все слишком серьезно, и сейчас этот парень, этот беззаботный, красивый парень, просит меня вылезти из моего окна. Независимо от возраста, я хочу верить, что кто-то найдет в этом определенный кайф. Прежде чем успеваю подумать об этом еще раз, свешиваю ноги с карниза, и летний ветерок доносит сладкий аромат сирени из маминого сада.

Ной хватает меня за руку.

— Теперь, ступай одной ногой на ветку.

Делаю, как он велел, прежде чем в моей груди поднимается волна паники. Меня охватывает волнение, ладони потеют.

— Все в порядке, — говорит Ной, встретившись со мной взглядом. — Я не позволю, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

И я верю ему. Как бы глупо это ни было, я верю, что он никогда не допустит, чтобы со мной случилось что-то плохое.

Он тянет меня за руку, и я падаю в его объятия, хихикая.

— Это... — Глубоко вздыхаю, пытаясь успокоить свой бешено бьющийся пульс, и смотрю вниз на землю. — Это именно то, что мне нужно.

Ной проводит пальцем по моей щеке.

— И наконец, — шепчет он, — я заставил грустную девушку улыбнуться.

Ной так хорошо заставляет мои щеки покраснеть.

Я пробираюсь по ветке, пока не упираюсь спиной в шершавый ствол, и он следует за мной.

Ветер шелестит листьями.

— Знаешь, я ведь пытался тебя предупредить, верно? — Ной пальцем касается моей нижней губы, и я с трудом перевожу дыхание, потому что это прикосновение такое нежное, такое благоговейное. — Я тебе не подхожу, Ханна Блейк.