Страница 16 из 54
— Австралия, — быстро отвечает он, кивнув. — Да, Австралия.
— Как можно дальше отсюда? — смеюсь я.
— Да. Я погуглил, и Перт так далеко отсюда, как только можно. К тому же, Австралия — это то место, куда раньше отправляли всех преступников и все такое, так что, знаешь, думаю, что смогу там вписаться.
— Вау... так теперь ты преступник, да?
— Что-то вроде этого…
Интересно, что он сделал, чтобы попасть в тюрьму? Папа никогда не говорил мне, почему кого-то из ребят отправили в тюрьму, только то, что у них были заблудшие души. Я внимательно смотрю на него. Его мужественная челюсть, щетина. Татуировки. Рваные джинсы и конверсы. Может, наркотики? Воровство... А потом чувствую себя виноватой за то, что осуждаю его.
На его полных губах появляется ухмылка.
— Я надрал парню задницу, ничего особенного, прежде чем ты начнешь надеяться на лучшее...
Как он узнал?
Ной спрыгивает с грузовика.
— Эй, — зову я, — ты куда?
В салоне грузовика вспыхивает свет, задние фары отбрасывает на траву красный отблеск, и включается радио прежде, чем дверь захлопывается. Ной хватается за поручень грузовика, запрыгивает в кузов.
— Их музыкальный выбор — дерьмо, — говорит он, кивнув в сторону костра, прежде чем растянуться в кузове грузовика, сложив руки за головой и уставившись в небо. — Боже, мне это никогда не надоедает.
Прослеживаю за его взглядом. Звезды кажутся тысячами сверкающих бриллиантов на черном бархатном фоне.
— Надо же, я даже забыла, сколько их там, — выдыхаю я.
— Что?
— Звезды. В городе их не так просто увидеть.
— И как давно ты вернулась? — спрашивает Ной.
— Месяц. Я просто была занята.
— Нельзя быть слишком занятым, чтобы остановиться и посмотреть на звезды. — Это так мило, что я млею. — Ты можешь тоже прилечь здесь, если хочешь. — Он хлопает рукой по кузову грузовика. — Обещаю, что я буду хорошо себя вести.
— Я в порядке.
— Как хочешь.
Мы сидим в темноте, смотрим на небо, слушаем цикад и музыку.
По радио звучит «Пусть будет больно» Оливии Лейн, и Ной тихонько подпевает. Я смотрю, как он поет с закрытыми глазами. Когда доходит до припева, его глаза зажмуриваются чуть сильнее, потом он облизывает губы, но вместо того, чтобы петь слова песни, он вздыхает.
— На что это было похоже? — Ной открывает глаза и снова смотрит в небо.
— Что?
— Расти с родителями. С братом... на хорошей стороне города? — он тихо смеется, но на его лице уязвимость, и я замечаю, как он сглотнул.
— Это было… — Соскальзываю с бортика и сажусь рядом с ним, обхватив руками ноги. — Это было все, что я знала. — Какое-то время я сижу молча, раздумывая, не подтолкнуть ли его, не спросить ли о его семье. Трудно понять, что делать в подобных ситуациях. Некоторые люди говорят вещи, потому что они хотят приоткрыть дверь, а некоторые просто говорят не задумываясь. — А что случилось с твоими родителями?
Припев закончился, и он снова начинает петь, на этот раз громче. От хриплого тона его голоса у меня по рукам бегут мурашки. Думаю, что могла бы слушать его пение всю ночь напролет.
В середине припева он выдыхает.
— Готова?
— Конечно.
— Моя мама залетела, когда ей было семнадцать. Судя по тому, что говорила бабушка, она была одной из тех хороших девочек, которые встречаются с плохим мальчиком — плохим мальчиком был мой отец. Он ездил на мотоцикле и пел в какой-то гаражной рок-группе, — Ной усмехается. — Яблоко от яблони, да?
— Ну, у тебя ведь нет мотоцикла.
— Он у меня дома.
Я закатываю глаза.
— Ты когда-нибудь встречался с ним?
Ной пожимает плечами.
— Не то чтобы я помню, я имею в виду, есть фотография, на которой он держит меня в одной руке и упаковку пива — в другой. Он выглядит там обдолбаным до полусмерти, — смеется он. — Но, нет... семейная жизнь не была его коньком, так что он свалил из старой доброй Силакоги.
— Должно быть, это было тяжело для твоей мамы.
— Вовсе нет. Она последовала за ним.
— Ох. — Я ерзаю в кузове грузовика, откидываюсь назад, обхватив себя руками.
— Да уж. Хорошо, что бабушка решила, что я чего-то стою. Наверное.
— Мне очень жаль. — Что еще я могу сказать?
— Не стоит. Я гребаный Железный Дровосек.
— Железный Дровосек?
— Да, этот парень был моим героем, когда я рос, потому что он научился жить без сердца.
Боже. Это немного больно. Словно его слова, то пустое место, которое я видела в его глазах, вонзились во что-то глубоко внутри меня. То, что большинство людей воспринимает как должное — он даже не знал, на что это похоже. Он думает, что у него нет сердца, но я видела, как он смотрел на свою бабушку в больнице.
— Но у Железного Дровосека всегда было сердце… — шепчу я.
— Боже, ты очаровательна.
Сузив глаза, Ной тянется к моему лицу, его рука задерживается на моей челюсти, когда он убирает прядь волос мне за ухо. Я закрываю глаза. Это прикосновение такое нежное, несмотря на то, что кончики его пальцев мозолистые от струн гитары. Все в этом человеке противоречиво, и это заставляет мое сердце биться слишком быстро. Когда открываю глаза, он смотрит на меня с обещанием нежности, которая легко могла сломить меня. Прежде чем успеваю отреагировать, он убирает руку и снова смотрит на звезды.
— Итак, — выдыхает он. — Твоя подруга предупреждала тебя обо мне?
— Мэг? Нет, — вру я.
Он усмехается.
— Хорошо, я не хочу тебя пугать, деревенская девушка.
И я ложусь рядом с ним. Достаточно близко, чтобы чувствовать тепло его тела, но достаточно далеко, чтобы мы не касались друг друга. Звучит следующая песня, которую я не знаю, и Ной подпевает, время от времени проводя кончиками пальцев по моей руке в легком, как перышко, прикосновении.
Я закрываю глаза, прислушиваясь к звуку его голоса, и забываю о том, что беспокоило меня, вспоминая то время, когда у меня не было ничего более важного, чем лежать на спине и смотреть на звезды. Только на эту ночь я притворяюсь, что нет таких вещей, как прощание, и засыпаю.
Меня будит громкое хлопанье крыльев и громкий крик петуха. Я открываю глаза и вижу петуха, сидящего на бортике кузова и смотрящего на меня сверху вниз. Он расправляет крылья, прежде чем издать еще один крик. Небо приобрело нежно-розовый оттенок приближающегося рассвета, и душная утренняя жара уже липнет к моей коже.
Какой бы невинной ни была прошлая ночь, у меня возникает неловкое чувство, которое скручивает мой желудок. Ночью я не вернулась домой. А что, если у мамы был приступ? Что, если они беспокоятся о Бо? Дерьмо. Я медленно поднимаюсь на ноги, хватаюсь за борт грузовика и спрыгиваю на землю. Петух снова кукарекает, когда я на полпути к входной двери бабушки Ноя.
— И куда же ты собралась, а?
Оборачиваюсь на голос, засунув руки в карманы и неловко улыбаюсь.
— Хм, ну…
— Во-первых, грузовик твоего отца все еще застрял. — Ной сел, прогнав петуха, прежде чем запустить пальцы в свои растрепанные волосы. — И потом, твой младший брат все еще в отключке в доме моей бабушки.
— Точно…
Ной проводит рукой по лицу, прежде чем вытянуть руки над головой. Лучи восходящего солнца касаются его кожи, и, прежде чем я осознаю это, прикусываю нижнюю губу. Он встает, спрыгивает с грузовика, проходит мимо меня и улыбается, проведя пальцами по моей щеке.
— Не прокуси дырку в своей прелестной губе.
Я отпускаю губу, и волна жара окатывает меня с головы до ног.
— Пойдем, юная леди, — бросает он через плечо, прежде чем распахнуть сетчатую дверь и войти внутрь.
Я вздыхаю. У меня неприятности. Большие неприятности…
13
НОЙ
Черт. Она такая чертовски милая, вот так прикусывая губу. То, как восходящее солнце освещает ее волосы, а туман ползет за ней по полю — это похоже на картину. Возможно, она всего лишь незнакомка в моей жизни, но я хочу, чтобы этот момент запомнился мне навсегда, потому что, если бы я мог вспомнить ее такой, как сейчас, я бы вспомнил, что в какой-то момент была невинная, красивая девушка, которая смотрела на меня так, словно я мог подарить ей весь мир. А за деньги такого не купишь.