Страница 24 из 29
И Арлинг собирался выложить серкетам все, что узнал о порке от Вазира в Подземелье Покорности, но Азатхан снова ударил его. На этот раз Регарди почувствовал боль. Желание рассмеяться стало почти непреодолимым. Халруджи полагал, что готов ко всему, однако страх уже начинал клубиться в недрах сознания. Еще немного и он превратится в полыхающий костер, который уничтожит его раньше, чем пытки серкетов. Последняя игра оказалась непростой. Радовало, что и Азатхан не обладал железным терпением. Возможно, Арлингу удастся вывести его из себя, и полукровка убьет его до того, как халруджи превратится в истекающий кровью обрубок плоти.
– Отведите его в нижний зал, – распорядился Азатхан. – Все приготовьте, но без меня не начинайте. Мне нужно поговорить с настоятелем. И свяжите его, как следует.
Полукровка хорошо рассчитал время. Пока Арлинга волокли по лабиринту цитадели, ноги еще не слушались. Зато онемение стало исчезать сразу, как только его привели в пыточную. Плеск воды, исходивший, казалось от самих стен, и тяжелый запах сырости подсказывали, что комната находилась ниже озерного зала, в затопленном городе серкетов. Капли воды собирались на потолке и падали вниз бесконечной чередой. Мокрый каменный пол когда-то был устлан соломой, но сейчас от нее остались лишь осклизлые комки, воняющие гнилью и кровью. Следы крови ощущались повсюду. Оставалось гадать, кому она принадлежала – братьям, чьи проступки были настолько серьезными, что одного хождения вокруг озера оказалось недостаточно, или врагам серкетов?
Где-то в углу горел камин, но даже его жар не мог справиться с холодом, пробирающим до костей. У очага возились два серкета, пытающиеся развести его пожарче. Получалось плохо, и они незлобно переругивались друг с другом. Еще один брат перебирал что-то на высоком столе, который, похоже, был единственной мебелью в комнате. Арлинг ощущал еще какие-то предметы, но знакомых очертаний они не имели. От них исходило тяжелое зловоние засохшей крови и железа, и он предположил, что это были пыточные машины.
Насчитав восемь штук таких приспособлений, Регарди, словно очнулся от сна. Ему не нужно быть здесь. Побег – единственный достойный выход. Пока Азатхан разговаривал с Бертраном, у него было время. Он знал этот прием палачей – оставить жертву наедине с собой, чтобы она, слушая запахи и звуки пыточной, довела свой страх до состояния паники. У него забрали одежду, в которой были спрятаны ножи и лезвия, оставив исподнее и повязку на глазах. Ее надел ему один из серкетов, когда Азатхан сказал, что Арлинг слепой. Впрочем, даже лишившись ножей и лезвий, которыми были напичканы рукава и карманы его одежды, Регарди оставался учеником Школы Белого Петуха, а ученики имана умели развязывать любые узлы.
Убедившись, что Скользящие были заняты и не смотрели в его сторону, халруджи приступил к задуманному. И только тогда понял, что Азатхан имел в виду, когда велел «связать его, как следует». Регарди сидел на коленях, его руки были заведены за спину и стянуты с ногами в одной точке. Большие пальцы рук были перекрещены друг с другом и обвязаны той же веревкой, что туго обхватывала большие пальцы ног. Выпутаться из этого состояния с помощью техники подвижных суставов оказалось невозможно. Кость между первым и вторым суставом пальцев, к которой была привязана веревка, была гораздо уже, чем подушечка, которой заканчивался большой палец. Попытка расшевелить узел привели к тому, что он затянулся еще туже. Регарди удерживала всего одна веревка, но он многое бы отдал, чтобы променять ее на кандалы, которые висели на стене рядом.
«Ничего, – успокоил он себя, – дойдет очередь и до кандалов». Но внутренний голос подсказывал, что, когда это случится, он вряд ли будет способен добровольно выворачивать себе суставы. Побег откладывался. Халруджи поерзал на месте и обратил внимание на Скользящих. Один шуровал кочергой в камине, а два других чем-то звенели на столе.
– Нет, этот не пойдет, – негромко бормотал Скользящий с запахом уксуса изо рта, – мы будем разогревать его до четвертой луны. Давай начнем с щипцов. Они раскалятся за минуту.
– Азатхан придет еще не скоро, – возразил ему второй брат. – Разговоры с настоятелем быстро не разговариваются. У нас еще часа два, а то и три, чтобы все подготовить по-хорошему. Ты же слышал – это ученик самого Мельника. Нужно уделить ему особое внимание. Тут одними щипцами не обойдешься. Я эту штуковину заказал у керхов и еще ни разу не пробовал.
– Ладно, клади ее на решетку, только давай и щипцы рядом положим. На всякий случай. Когда имеешь дело с Азатханом, лучше перестараться, чем потом тумаки огребать.
Серкеты переговаривались вполголоса и не рассчитывали, что Регарди их слышал. Но он различал каждый их вдох и выдох, биение сердец, шевеление волос от жара, поднимающегося от очага. Температура в комнате нагревалась, и вместе с ней менялось душевное состояние Арлинга. Там, в покоях Бертрана, пытки казались вымыслом, игрой в слова. Тогда он чувствовал себя героем. Реальность происходящего обрушилась на него только сейчас, здесь, в пыточной серкетов. Все, что было до этой комнаты, постепенно погружалось в туман.
– Я умею терпеть боль, – прошептал Регарди. – Я не боюсь ее, она пустота.
Лгать себе было трудно. Одно дело – получить ранение в бою, когда клинок врага пронзает твою плоть, разрубая кости, хрящи и сухожилия и делая тебя калекой на всю жизнь. Это был честный проигрыш. Совсем другое – лежать под ножом палача и чувствовать, как твое тело режут на куски. Медленно, с наслаждением. Иман называл такую смерть «последней игрой» и считал ее благородной. Раньше Арлинг с ним согласился бы, но сейчас, чувствуя, как нагревается железо на огне, понимал, что ничего благородного в такой смерти не будет. Храбриться в покоях Бертрана и рассуждать об изощренных пытках в далекой Согдарии было легко. Когда Азатхан поместит его в одну из машин, подпирающих стены пыточной, он, Регарди, индиговый ученик Санагора, скорее всего, будет визжать, как свинья на скотобойне.
Страх уже не просто шептал в его голове – он оглушительно кричал на все голоса, заставляя Арлинга чувствовать себя крошечным и ничтожным. На этот раз ему не спастись. Прежде чем иман доберется до города, где его встретят преданные ему люди, пройдут недели. Но с чего он взял, что учитель станет посылать их в Пустошь вытаскивать его труп? И с чего он решил, что в Сикелии вообще остались города? Пока он искал Сейфуллаха, а потом спасал имана, минул не один месяц. Время, достаточное, чтобы Маргаджан спалил все кучеярские города дотла. Это были плохие мысли, и Арлинг поспешно прогнал их прочь.
Лучше думать о том, что иман на свободе. Он возродит Белую Мельницу и найдет Видящего, который остановит Маргаджана. Возможно, учитель будет вспоминать о своем слепом ученике, но Арлинг надеялся, что Подобный не оставит ему не это времени. К тому же Регарди был не единственный, по кому мог скорбеть учитель. Маргаджан уничтожил его школу, убил друзей и соратников из Белой Мельницы. Потеря Индигового Ученика – капля в моря. Сейфуллах, конечно, будет страдать от разлуки с ним, но ненадолго. Его деятельный, кипучий ум захватит война. Месть сильнее, чем любовь. Увидев города, уничтоженные Маргаджаном, Аджухам воспылает ненавистью и забудет о халруджи. Все сложилось правильно. Арлинг был не нужен в этой войне.
Зато теперь он знал, что стало с другими наемниками Белой Мельницы, которые пытались освободить учителя. Они закончили свои жизни здесь, в темнице Пустоши, оглушая ее равнодушные своды криками боли и страданий. Впрочем, он верил, что они мужественно молчали и не сказали палачам ни слова. Арлинг будет думать о них именно так, ведь возможно, это их кровь сейчас глядела на него со стен.
«Но ведь ты сам можешь выбрать свою смерть» – неожиданно прошептал внутренний голос, и халруджи встрепенулся. Жаль, что он раньше не вспомнил об этом. Ведь иман обучил его не только убивать других, но и убивать себя. Способов было много – заставить сердце остановиться, прекратить дышать, захлебнуться слюной. Арлинг всегда скептически относился к таким методам, не веря, что это возможно, но сейчас у него появился шанс попробовать выученные уроки на практике. Оставалось решить – будет ли он общаться с Азатханом, испытывая на прочность свое мужество и верность учителю, или убьет себя, не дожидаясь проверки храбрости?