Цена зла (ЛП)

«Получить патч?»

Она кивает, когда заканчивает загружать свои подносы. — Они члены клуба «Дьявольские бандиты». Снейк, муж Ди, тоже один из них. И он горяч, а ему уже под пятьдесят.

Ладно, я уже близка к тому, чтобы попросить ее позволить мне обслужить их, чтобы я могла сама взглянуть на этих великолепных байкеров. Чувство вины пронзает меня за мои похотливые мысли. Изолятор ждет меня.

Кроме того, я знаю, что в конечном итоге буду вести себя глупо рядом с ними.

Моника работает, пока говорит, двигаясь так быстро, что я задаюсь вопросом, есть ли у нее какая-то сверхскорость, о которой я слышала.

— Быстро, — хвалю я ее.

— Ну да, с этими ребятами всегда так. Ты не заставляешь их ждать, если не хочешь неприятностей.

— Что? — я перегибаюсь через стойку и касаюсь ее плеча. — Моника, если это небезопасно…

Она хихикает и небрежно машет рукой. — Со мной все будет в порядке. Хотя, если кто-то из них захочет наказать меня, я не буду жаловаться. — Я разинула рот, и ее глаза заплясали. Она обходит бар и берет один из подносов. — Я должна заставить тебя сделать это.

— Что? — я пищу. — Нет. Моника, нет!

— Да ладно тебе. — Она протягивает мне поднос. — Мне бы очень хотелось посмотреть, что эти парни сделают с тобой, когда ты обрушишь на них это мышиное дерьмо.

Я прикусываю губу, бросая на нее умоляющий взгляд. Умоляя ее понять. Судя по тому, как она описала этих парней, у меня возникает ощущение чего-то опасного и запретного. Что-то, с чем я понятия не имею, как справиться, словно приблизиться к пламени.

Словно сжалившись надо мной, она улыбается и берет второй поднос, балансируя по одному на каждой ладони. — Расслабься. Тебе все равно туда нельзя. Ты же не клубная девчонка.

Я делаю глубокий вдох. Она просто издевалась надо мной. — Я тебе за это отплачу.

Она высовывает язык. — Увидимся через несколько минут. Если только я там не развлекусь. — Она подмигивает.

Мои щеки пылают. Я никогда не привыкну к тому, что девушки такие дерзкие. Это потрясающе, то, как она может говорить так, не теряя ни секунды. Я чувствую легкую зависть к ней, когда она с высоко поднятой головой исчезает за углом в направлении комнат, предназначенных для частных вечеринок и приватных танцев.

Моника возвращается через несколько минут и загружает поднос с выпивкой для «байкеров».

— О, Стеф, не могла бы ты вынести эти пустые, пока я отнесу это ребятам? — она берет пару коробок сигар и кладет их на поднос, потом кивает на коробки с пустыми пивными бутылками у стены. — Гарольд должен был убрать их до того, как закончит свою смену. Он этого не сделал, и я чуть не споткнулась о них.

— Конечно.

Я загружаю коробки на тележку, а она снова исчезает в коридоре. Затем я беру ключ-карту и ключи от сарая, висящие на стене за баром, и толкаю тележку по коридору к задней части клуба.

В конце коридора, слева от лестницы Ди, я провожу карточкой-ключом через сканер безопасности на двери. Затем я иду по длинному коридору, ведущему в переулок.

Слева и справа от меня двери ведущие в другие комнаты. Впереди меня Моника проскальзывает в одну из комнат, и шумные крики и мужской смех доносятся в коридор, прежде чем дверь закрывается.

Подавив тревогу за нее, я толкаю стальную дверь в конце коридора и выхожу на свежий ночной воздух.

Выйдя на улицу, я задыхаюсь от того, что вижу, идя по переулку.

Слева от дверей вдоль стены выстроились в ряд пять мотоциклов. Они выглядят огромными и тяжелыми, опираясь на подножки.

Я только один раз видела мотоцикл. Это было на фотографии, показанной прихожанам Дьяконом Харманом. Он выступал в качестве приглашенного оратора во время проповеди, рассказывая нам все о своей жизни до того, как он присоединился к Его Святому Миру. Он показал нам фотографию, где он сидел верхом на мотоцикле, на котором ездил до того, как исправился, отбросил свою дикую греховную жизнь и стал чистым человеком, каким он является сегодня. Мы все были потрясены, увидев этого сдержанного, мягкого, обычно приличного человека, сидящего на одной из этих штуковин с широкой улыбкой на лице.

Осознание приходит, и я хлопаю себя по лбу. — Байкеры. Точно. Да.

Но у меня такое чувство, что в этом термине есть нечто большее, чем просто владение мотоциклом или езда на нем, как у Дьякона Хармана.

Медленно приближаясь, один мотоцикл особенно привлекает мое внимание. Тонкие серебряные линии, похожие на нити паутины, тянутся по темному, ярко-синему металлу того, что должно быть бензобаком. В центре паутины сидит паук.

Я с удивлением смотрю на мотоцикл. Зверь достигает моей талии. В нем есть что-то такое, что кричит об опасности, что-то дикое и немного пугающее. Мои пальцы чешутся погладить потертое кожаное сиденье, чтобы убедиться, что оно такое же мягкое и упругое, как выглядит.

Какой человек управляет такой машиной без защиты от стихии или других транспортных средств? Если бы его сбили, он превратился бы в лужу на асфальте. Он должен быть невероятно храбрым.

Или сумасшедшим.

Когда Дьякон Харман произносил свою речь, Пастор Сет называл мотоциклы колесницами Дьявола. Сет еще тот напыщенный, жуткий ублюдок, который служит высшим руководителям церкви, но даже в этом случае я не уверена, что хочу встретиться с наездником этой штуки.

Чувствуя себя так, словно стою у края самого искушения, я отрываю взгляд от механического чудовища и оглядываю пустынный переулок в поисках сарая.

Прямоугольное строение размером с комнату, расположенное в тупике переулка, в той части парковки, которая плохо освещена, вне досягаемости сигнального фонаря над дверью клуба. Я никогда раньше здесь не была. Обычно эту работу выполняют мужчины. Теперь я понимаю почему.

Здесь больше никого нет, и глубокие тени оставляют много мест, чтобы спрятаться в темных углах. Когда дверь захлопывается, грохочущая музыка изнутри обрывается, оставляя после себя тяжелую тишину.

Я делаю глубокий вдох и толкаю тележку к передней части сарая. У двери я замираю, уставившись на висячий замок.

В Колонии, когда мы шли против правил, установленных церковью, нас наказывали. Иногда грешников били плетьми, но за самые грубые нарушения нарушители получали срок в изоляции — это был деревянный сарай рядом с задней частью собственности, которую делили старейшины. Сарай, удивительно похожий на этот. На двери был висячий замок, и, как и в этом сарае, в нем не было окон.

Подавляя нахлынувшие воспоминания, я закрываю глаза, напоминая себе, что это не Колония, и что та часть моей жизни мертва и похоронена.

Это не сработало. Мои руки дрожат, когда я открываю замок. Петли на двери громко скрипят, когда я открываю ее, заставляя меня съежиться.

Как только я переступаю порог, дверь захлопывается, и темнота поглощает меня целиком. Меня охватывает паника.

Я была в изоляции за несколько недель до побега. Это продолжалось три дня, и этого было достаточно. Когда я была там, свет был выключен большую часть времени, погружая меня в темноту. Безмолвная, мертвая чернота, лишенная каких-либо звуков или человеческого контакта, за исключением тех случаев, когда пасторы проталкивали еду через щель в двери.

Я с трудом сглатываю, ощупывая стену в поисках ручки на двери. Когда я не могу найти ее, я пытаюсь нащупать выключатель. Его там нет. Мое дыхание громко отдается в ушах.

Эти дни в изоляции были ужасающими. Дело было не только в том, что пасторы могли включать и выключать свет, когда им заблагорассудится. Там не было слышно ни звука. Это была полная сенсорная депривация. Весь остальной мир исчезает, и возникает постоянный страх, что тебя забудут, что дверь никогда не откроется.

Тот же самый знакомый страх остаться в темноте навечно впиваясь в меня когтями.

«Возьми себя в руки, Эмма. Это просто сарай, а не изолятор. Возьми себя в руки».

Шаркая в темноте, я ощупываю все вокруг руками. Ничего, кроме воздуха.

Что-то длинное и тонкое касается моего лица. Я почти кричу, отмахиваясь от него руками. Пока оно не касается моего плеча, и я не понимаю, что это такое. Это металлическая цепь, из тех, что свисают с лампочек.