Страница 11 из 12
– Какая глупость!
– Не такая уж глупость. Ей было двадцать пять лет. И с Толиком у нее была если не семья, то хоть какая-то видимость. Ты представляешь себе ее одиночество – в таком городе, как наш? Теряя крышу, она теряла семью. Толик делал ей подарки – все эти джинсы, блузки, сабо. Компании, с которой они тогда водились, требовалось, чтобы Людка была при параде. Иначе они бы их отшили. Они их и отшили – но позже и со скандалом. Она занимала у них деньги, перебивалась, когда Толик был на заработках. Так у них было заведено: она занимает, он расплачивается по приезде. Суммы пустяковые, но раз долгов накопилось достаточно, и когда Толик с ней поссорился, то отказался платить. Деньги с нее не получали, зная, что денег нет. Но когда она появилась в «Интуристе», ей устроили сцену. С одной стороны оно было и к лучшему – из боязни новых осложнений она больше ногой не ступала в кабаки. С другой – не платить деньги она взяла себе за правило. Толик считал, раз он художник, то все ему обязаны. Она забрала себе в голову, что все обязаны ей, раз всем живется лучше. Кое-кому это не понравилось – ее подругам, например. В довершение ко всему она перестала следить за собой, мол, раньше кому-то это было нужно, а теперь – без надобности.
– Ясно. Что сталось с тем Толиком?
– Исчез с горизонта. Тут, правда, не обошлось без меня. Когда началась эта возня из-за денег, Людка пошла по друзьям. Сколько она просила, не помню, может быть, шестьсот рублей – но дать ей деньги значило проститься с деньгами. Дошла до нас с Мариной – и я ее уговорил послать подальше Толика и всю эту шатию. Зная меня, ее никто б не тронул пальцем. Она как раз сняла квартиру на Павловом Поле, неподалеку от нас, на этот раз за шестьдесят рублей. Шестьдесят – за квартиру, тридцать с копейками – на жизнь. Я говорил, что была зима? Бегая по городу, она подхватила воспаление легких и ее забрали в больницу прямо из-за рабочего стола. В те дни мы советовались с Лидой и пришли к тому, с чего следовало начать давным-давно: что ее надо познакомить с приличным интеллигентным парнем, и чтобы вышла за него, а иначе ей крышка. Кое-что мы не учли: что половина девчонок занята поисками приличного интеллигентного парня. И что у них все преимущества перед Людой Кравченко. И нет ее репутации. И что она уже не та красавица, что пять лет назад.
– Да, – сказал Валера Вележев. – Картина ясная. Бедные приличные интеллигентные парни. Вот кого следует пожалеть. Это бабье, пропади оно пропадом, одним миром мазано – когда такой вот кобыле исполняется восемнадцать, для нее точно звонок звенит. Они готовы город спалить, лишь бы заполучить печать в паспорт и, если повезет, пару брюк в придачу. Потом они рожают, унимаются, ищут недостатки в том, чью жизнь испоганили – и задаются вопросом, нужно ли это было вообще? Но если они только и знали, что прыгать из постели в постель, да покупать трихопол в промежутках, только и знаются, что с модернистами, онанистами и прочей публикой, пока не побывают в обращении лет десять и их джинсы с вензелями так намозолят всем глаза, что по одним вензелям скажешь имя, фамилию, адрес и час, когда родители выходят за порог, а то, что под вензелями, знаешь как собственный карман, в ход идут приличные интеллигентные парни. Ты, надо думать, раздобыл ей таких парней?
– За что ты ее так ненавидишь?
– Ненавижу? Отнюдь. Речь не обо мне. Из вашей затеи ни черта не вышло? Иначе она не смоталась бы из города. Так кто же были эти парни?
– Хорошие ребята, Саша Прагер и Толя Романенко. Прагер встретился с ней раза два, сводил на концерт. А Толику она закатила сцену в первый же день из-за того, что тот пригласил ее домой. Он хотел познакомить ее с родителями, но не успел открыть рот. Господи, она ему такого наговорила!
– А, это она умела. Что ты думаешь, она мне выдала в тот вечер, у меня? «Доказал, что ты мужчина? – говорит. – Теперь вызови-ка мне такси. На такси я только что заработала» Она напрашивалась, чтобы с ней разобрались. Поглядишь на нее – так гордость есть у нее одной, одна она вправе делать, что хочет. Говорю тебе, она сама нарывалась!
– Может быть. Но не со мной. Сводник из меня никудышный, вот что. Я так Лиде и сказал. А сам стал приглашать Кравченко в гости, не к нам с Мариной, а к родителям; накормлю ее обедом, сварю кофе или еще что-нибудь. Она, знаешь, не дура. Сообразила, что хочу помочь ей, чем могу – и тоже принялась за мной ухаживать. Только отвернусь, перекладывает лучший кусок в мою тарелку. К черту, не хочу вспоминать! Как-то она спрашивает меня, женился ли бы я на ней, если б мы встретились раньше. Говорю: да, женился бы. Сказал ей, что она – красивая, добрая душа, и всё такое. Словом, что есть, то и сказал. Нельзя было это говорить, слишком много оно для нее значило! Не поверишь: всё выпытывала, когда у меня день рождения, и на шестое апреля заказала в «Центральном» столик на двоих. Говорит: «Посиди со мной часок, а потом ступай к своей Марине» Была она вконец издергана, рассорилась со всеми в банке, на каждое слово отвечала дерзостью. Может быть, ей и не предложили бы уволиться, но она сама подала заявление. Держалась так, точно ей наплевать. «Не хочу дожидаться, – говорит, – пока они меня попросят» И снова осталась без прописки и без работы.
– Давно это было?
– Два месяца назад. Нет, три – месяц я сам был без работы.
– Да, помню. Так чем кончилось с Кравченко?
– У нее кончилась прописка. Сам знаешь, как у нас с иногородними: ИТР прописка не светит. Зло берет, как вычитаешь в книжке, что человек взял и так запросто переехал в другой город. Ну вот, месяца три назад в нашем спорткомбинате увольняют заведующую отделом кадров. В «Динамо» эта должность – одно название, работы нет, подчиненных нет, зарплата – восемьдесят рублей, одним словом, секретарша. Сидела у нас завкадрами одна женщина, инвалид. Неряха, дура, каких не видел свет, и, главное, с замашками директора. В конце концов у Цепенко лопнуло терпение, и он эту дамочку выпер. У нас это быстро делается. Надумал взять на ее место молоденькую, из тех, которые никуда не рвутся. А на что «Динамо» молоденькой девочке? Перспектив никаких. Так вот, Цепенко и спрашивает меня после совещания, не знаю ли я, часом, женщину со специальностью, согласную на такой оклад? Говорю: есть такая. Сделаете ей прописку и очередь на жилье? Цепенко говорит: без проблем. «Динамо» же милицейское общество. И я привел к нему Кравченко. Такое нарочно не придумаешь: прописка, очередь на квартиру, а пока – общежитие для сборников, столовая Олимпийского резерва, бассейн, тренажеры, трек. И подчиняться – только Цепенко. Ума не приложу, как я свалял такого дурака! Я-то ведь должен был знать, что он собой представляет!
– Я что-то о нем слышал.
– Что ж, может быть. Цепенко. Аркадий Александрович. Пятьдесят лет, вдовец. Дочь замужем, живет отдельно. Рубашки с планками, блейзер, костюмы – бостон и твид. Перстень с печаткой, машина цвета «Коррида». С противотуманными фарами и гоночными колпаками, как у молокососа из центровых. Посмотрел я, как он уставился на Кравченко, и всё мне стало ясно, но дело было уже сделано. Проходит неделя – Людка рассказывает, как он нет-нет, да зазывает ее в кабинет. Ни слова, ни поручений. Треплется при ней по телефону или просто пялится молчком. Господи, – говорю, – ну сделай ты вид, что ничего не понимаешь! Назавтра картина: при мне Цепенко рассчитывается за командировку с бухгалтером, и Людке, так, между прочим, говорит: «Видите, Людочка, я с женщинами расплачиваюсь сразу». Проходит еще неделя: вдруг вызывает меня в кабинет и давай орать, что нас с Кравченко постоянно видят на территории стадиона. И через полслова: она твоя любовница? Мне бы смолчать, но характер не задавишь. Я – говорю, – инженер, а не сутенер, к вам привел не шлюху, а сотрудницу. Вы не верьте тому, что говорят, и другим не передавайте!
– Красиво ты с ним разобрался.
– Он со мной разобрался красивее. От него я пошел домой – а до конца рабочего дня оставалось часа четыре. Утром в моей трудовой уже был выговор за нарушение трудовой дисциплины. Людке я ничего не сказал – но как заведующая отделом кадров, она должна была вписать выговор своей рукой. Вместо этого она написала заявление об уходе. Как думаешь, что сказал Цепенко? «Тут только одно заявление. Где же второе?» Вот так мы распрощались – и с ним, и с Кравченко.