Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 27 из 28

В судьбе главного героя Бориски Михевича тоже проявляются сказочные мотивы, его история начинается истинно сказочным зачином, но скоро превращается в психологическую драму ребенка-солдата. Велик искус счесть, что пронзительный образ мальчика-солдата Бориски служит ответом на образ Володи Дубинина из фильма «Улица младшего сына»: в шестидесятые – семидесятые советская культура будет понемногу опровергать соцреалистические мифы, и героический образ пионера-героя, ребенка-солдата будет пересмотрен.

В самом начале Бориска переживает смерть и новое рождение: его маму и сестренку убивают фашисты, а его самого, замахнувшегося на офицера, в бочке бросают в реку. Спасают красноармейцы, которые по счастливому совпадению переходят эту реку вброд. Сказочный мотив заточения в бочке, всем знакомый с раннего детства по «Сказке о царе Салтане», расставляет персонажей по местам и объясняет обстоятельства действия, в котором дальше все станет не так однозначно. А пока заточившие – злодеи, пленник – и жертва, и герой, спасители – его помощники, добро и зло обозначены и готовы продолжить борьбу. Бориска одержим единственной целью – местью, как Иван из «Иванова детства» Андрея Тарковского, только с более удачливой судьбой. Когда Бориска становится сыном полка, рядовым медицинской службы, сказочные мотивы пресекаются, лапидарный сюжет усложняется каноническими сюжетными ходами из мифологии пионеров-героев, но дальше канону не следует, а превращается в драму, – возможно, потому, что один миг между сказочной завязкой и драматическим продолжением истории скрывает три года сюжетного времени.

Жизнь Бориски делится на три части. Первая – война, в которой он рвется на передовую. Вторая – бой, в котором спасает молодого чеха Ярослава Лукаша. Третья часть – путешествие в родной городок Ярослава, к его матери, с вестью о гибели сына. От части к части сюжетное время так замедляется и растягивается, что три дня в доме пани Лукашевой уже равны по длине трем годам на фронте, и соответственно становится все более трудным испытание Бориски: от испытания стойкости вначале к испытанию эмоциональной зрелости в конце.

За три года со дня заточения в бочке, то есть со дня нового рождения Бориска со своим взводом добирается из белорусского села до Карпат и становится младшим сержантом медицинской службы. Для солдат он остается любимым ребенком. Несерьезный статус Бориски обозначают шутливыми репликами, а его задача – стать взрослым и доказать взрослость, потому что с нею связана цель – месть. Только взросление происходит не через подвиг, которого мальчики-солдаты желают со времен Миколки-паровоза, а через эмоциональное испытание: через необходимость снова стать уязвимым – открыться другому человеку и принять его боль. Разглядите в этом вальсовом сюжетном развороте мягкое реалистическое опровержение мифологии пионеров-героев, в которой подвиг и смерть – цель жизни, единственный и желанный способ повзрослеть и постичь истину.

Если возможно уловить тот невидимый миг, когда детство взрослеет, то взросление, означающее внимание к Другому, начинается, когда Бориска вытаскивает с поля боя раненного иностранца и принимает его сначала за фашиста. Погреб, где укрываются Бориска и Ярослав Лукаш, находится на отдалении от передовой, но к тому времени, когда их долгий разговор превращается в дружбу, они оказываются уже в эпицентре боя: можно угадать отступление. Так Бориска встречает своего двойника.

Сцена сновидения Бориски в этом эпизоде досталась фильму, возможно, в наследство от «Миколки-паровоза» или благодаря кинематографической моде на субъективную реальность. Ему снятся приметы детства: сосна с аистовым гнездом, голубятня, поездка на телеге, уничтоженные выстрелом фашиста. Можно разглядеть и воздушную перекличку с «Ивановым детством», где идиллические сны одержимого, невротичного Ивана на самом деле кошмары, от которых просыпаются с криком. Голуб идет чуть дальше Тарковского: в отличие от затравленного зверька Ивана, Бориска, хоть и перенимает его фанатичную жажду мести, не делает войну «лекарством от страха»63, а наоборот, поразительно проживает ее, как реабилитацию. Гибель семьи ожесточает Бориску, вторая близкая его сердцу смерть – смерть Ярослава – делает его, наоборот, опять чувствительным и уязвимым. Первая утрата приносит цель – отомстить, вторая утрата, обессмыслив ее, дает новую, возвращающую Бориску к жизни, – выполнить обещание, сообщить матери Ярослава о его смерти. Третья утрата, гибель Алеши, ближайшего товарища, спасителя Бориски, означает конец войны. После этой смерти Бориска не участвует в боях, война для него – по крайней мере, на экране – останавливается.

Третья часть истории – долгий путь Бориски в город Высока Гора, к пани Лукашевой, трехдневная командировка в мирную жизнь, которая оказывается странным отголоском прежней жизни Бориски. Он встречается со своими двойниками и сам становится двойником, а главное условие такой встречи – остановка времени.

Время вообще измеряется в фильме причудливо. Его счет почти не ведут, и, кажется, оно замерло с началом войны. Три военных года пролетели в один миг: Бориска, которому тринадцать лет, внешне не отличается от себя десятилетнего. Более того, в этой истории просто нет настоящего: оно проявляется вспышками, но ничего не меняет, только однажды сталкивает Ярослава и Бориску, живущего в бесконечно повторимом мгновении гибели прежнего мира. На войне время измеряют не днями, а боями: «Далеко до города Высока Гора? – Боев десять». И только совершив подвиг и получив медаль, Бориска получает привилегию прежнего счета времени: три дня в родном городе Ярослава, в доме пани Лукашевой. Здесь впервые появляются часы, как знак того, что время сдвинулось с места.

В Высокой Горе Бориска много раз встречается со своим невозможным прошлым, с отражением детства, которого лишился: мальчишки мирно играют в футбол и в войну, делят на всех плитку трофейного шоколада и зачаровываются военной выправкой Бориски, а особенно – его медалью и кобурой (кобура пуста – милый знак детскости Бориски).

С пустой кобурой, огорчающей новые и новые поколения мальчиков-солдат, связано, кстати, забавное воспоминание Голуба:

«Бориска был санитаром, ему не полагалось иметь при себе личного оружия. Валентин (исполнитель роли Бориски – Прим. авт.) был очень огорчен этим обстоятельством. И тогда пришлось пообещать мальчику, что за каждый хорошо сыгранный эпизод он получит право на несколько холостых выстрелов из автомата. Иногда после съемки какой-нибудь сложной сцены Валентин спрашивал у меня:





Хорошо я сделал? На сколько?

На единичку, – отвечал я (оценка «один» в чехословацких школах равна оценке «пять» в советских школах).

Получив такой ответ, Валентин с радостью бежал к пиротехнику получить положенное количество выстрелов»64.

Лев Голуб не нажимает на эмоциональное столкновение двух военных детств – фронтового детства мальчиков-солдат, повзрослевших до срока, и тылового детства свидетелей, медленнее взрослеющих. В какой-то миг они сходятся и контраст исчезает – потому что все детские образы сводятся к типу сироты, а не пионера, и Бориска, страстно желавший подвига пионера-героя, остается сиротой, для которого самое трудное испытание – эмоциональная близость. Его сиротство узнается по тому, что отношения со всеми персонажами у него становятся родственными: в полку «сын», для Ярослава «брат», для пани Лукашевой «сын».

Ход времени вроде бы восстанавливается, но и оно оказывается прошлым: в доме пани Лукашевой возобновляют ход часы, которые не заводились с тех пор, как Ярослав ушел на фронт, под часами висит детский портрет Ярослава, Бориска точь-в-точь на него похож. Так устанавливается связь двойничества, и уже неясно, кто из них вернулся домой. Сообщить о смерти Ярослава – то же, что сообщить о своей смерти: невозможно. Иллюзия дома и семьи так правдоподобна, что обе стороны не решаются нарушить ее и предпочитают длить видение благополучного прошлого: теперь это не «Ярослав вернулся домой», а «Ярослав вовсе не уходил на войну, и войны не было».

63

Ковалов, О. Сатурн, пожирающий детей / Искусство кино. 2010. № 4. https://www.kinoart.ru/archive/2010/04/n4/article6

64

Маленький сержант. Дело сценария // БГАМЛИ. Ф. 112 Оп. 1 Т. 3 Д. 1144. С. 9–12.