Страница 4 из 98
Снял сюртук, оставшись в поношенной, когда-то белой рубашке. Блин, кровь на рукавах. Ох, не люблю я грязь.
Закатав рукава и отмыв руки, я удивлённо стал разглядывать крупные часы на запястье.
В основном обычные, со стрелками. Моё внимание привлёк старый, потёртый циферблат, разделённый на четыре части. В каждой вправлены мутные камни разных цветов: красный, белый, голубой… и пустое гнездо, откуда камень явно выпал.
Ну, судя по общей потёртости часов, это неудивительно. Даже кожаный ремешок побелел от потёртостей, хотя всё ещё надёжно держался.
Я стал отряхивать свой сюртук, подставляя руку под воду. Не люблю грязь…
Все эти обыденные движения, по моему мнению, должны были сбавить страх в крови. Потому что седого Василия, которого я так и продолжал видеть в зеркале вместо себя, опять начало потряхивать.
Кстати, сюртук у меня так себе. Потёртый, в заплатках, цвета былого синего величия. И рубашку уже белой не назовёшь.
В сравнении с этим мажорным каштаном на полу я выглядел не очень. У того тоже часы выглядывали из-под рукава, и там искрились разноцветные камешки гораздо прозрачнее, явно драгоценные.
Я закрыл кран, покрутился, оглядывая себя. Ну, вроде ничего… И не пахнет даже.
Вот даже неинтересно, в чём я измазался, пока валялся тут на полу, но в этой иллюзии умники с запахами перестарались.
А ведь один из верных способов отличить иллюзию от реальности — это запах. Нос всегда дышит, рецепторы в готовности, поэтому даже в наше время нашатырь остался надёжным средством.
— Ох, жжёный пёс! — выругался я, продолжая принюхиваться.
Я прекрасно чувствовал все запахи, присущие этому туалету: плохо смытые унитазы, горелые волосы этого хрюкающего, кровь на треснувшем кафеле.
И ни единой нотки из лаборатории умников. Где тот неуловимый аромат силиконовой смазки сервоприводов в капсуле?
— Там он, там эта безлунь! — в коридоре раздался знакомый уже голос пеликана.
— А вы куда смотрели? — рычал другой, более мощный.
Этот голос мне был не знаком.
— Да он же… он магию!
— Какую, на хрен, ма… — и на входе замер ещё один гимназист.
Этот явно подкачал плечи, вон аж сюртук в швах натягивается. Шире меня в два раза, квадратная челюсть, и лысый череп.
И чёрные глаза… кто-нибудь сказал бы, что глаза тупые, а наличие мускулистого тела дорисовало бы картинку. Но я видел очень много людей, касался псионикой их разума, и кое-что понимал.
Этот крепыш явно не был дураком, уж точно поумнее этого хрюни на полу.
Я покосился на раненого, продолжая хладнокровно отряхивать сюртук, хотя моё новое тело в этот момент выдавало целый букет гормонов. Ну, давай, седой, у нас же коленки не будут дрожать?
— Хра… — подал звук каштан на полу, к облегчению столпившихся в коридоре дружбанов.
— О, Николас живой, — радостно осклабился пеликан за плечом здоровяка, — Гром, он живой!
— Для него классненько, — буркнул тот, расстёгивая пуговки на сюртуке, и не сводя с меня взгляда, — А для тебя хреновастенько…