Страница 12 из 19
Мой взгляд непроизвольно скользнул ниже, туда, где шею огибал воротник белоснежной блузки. Верхняя пуговка совсем не по-военному расстёгнута, и, если всмотреться, в полумраке могли почудиться округлости.
Тренированный разум сразу насторожился, как только взыграли гормоны. Неожиданно для себя я понял, что этот мой Василий очень даже заинтересовался этой особой, о чём стало намекать просыпающееся мужское хозяйство.
— Сударь, в любом случае, это способствует исцелению, — негромко сказала Соболева, заметив моё состояние.
Возбуждение — это, конечно, не страх. Но я, привыкший себя контролировать, опустил мысленный взор в нижнюю часть своего тела. Нужно работать с той чакрой, которая отвечает за…
Твою псину, что это?!
Я чётко увидел свою нижнюю чакру, которую у нас ещё называли земной, или грязной.
Чётко. Вижу. Чакру.
Мне стоило огромных усилий скрыть своё удивление и погасить бурю эмоций. Я стиснул зубы, и целитель кивнула:
— В конце всегда больно, — тут она оторвала ладони и выпрямилась, — Не советую сегодня прыгать на этой ноге.
Манящий вырез расстёгнутой блузки уплыл вверх, и мне легко удалось перехватить состояние моего Василия. Спокойней, пацан, нам сейчас о другом думать надо.
— Ну, в остальном… — Соболева окинула меня взглядом, и мне показалось, она сквозь одежду увидела каждый синяк, — Пусть так заживает, студентам полезно знать, насколько хрупко тело.
Я только кивнул.
Мой внутренний взор снова устремился вниз, в паховую область. Почему я сразу не догадался начать с нижних чакр?!
Вот же она, ясно видна, и даже кажется, её пытались тренировать. Земная чакра, которая отвечает за единение с родной планетой, связь с родом. Хотя обычно потоки, поступающие из земли в эту чакру, мало того, что слабые, так ещё и грязные.
Мы, псионики, всегда работаем с космической энергией, получаем её через верхнюю чакру. Чистую энергию космоса.
— Что-то ко мне не спешат с докладом, — недовольно постучал костяшками по столу магистр, — Соболева, очень вам благодарен. Вы свободны.
— Честь имею, — она грациозно махнула головой и, крутанувшись, бодро застучала каблуками в сторону выхода.
Фалды короткого пиджака едва прикрывали низ спины, её брюки хорошо обтягивали тело, и от меня не укрылось, какими взглядами за ней следили охранники. Значит, в этом мире те же стандарты красоты.
Слова магистра о докладе напомнили мне, что ко мне движется проблема. А нога у меня уже целая.
Едва за целителем закрылась дверь, как Гром подал голос:
— Иван Петрович, я… мы…
— Фёдор, — магистр поморщился, — У меня, как видишь, и так проблемы. Вы оба слышали про оракулов…
— У нас в роду и так уже слишком много подлунных, и этот… Старший… Он же меня… — Гром стиснул кулаки.
— А о чём ты думал, Фёдор, когда поднимал магию на соратника?
Здоровяк бросил на меня мимолётный взгляд.
— Меня исключат? — Гром не сдавался.
— Закон — это то, что помогает нам выживать от апокалипсиса до апокалипсиса, — холодно ответил магистр.
Бедное кресло под Фёдором застонало в который раз, по резной ручке из-под пальцев даже трещина пошла. Шевельнулись охранники у двери, положили руку на эфесы.
Я даже не стал обдумывать новую информацию. Просто отметил про себя, что есть в этом мире какой-то «апокалипсис».
Сейчас меня заботило совсем другое — интуиция уже вовсю кричала: «Пора валить!»
Этот Гром со своими каменными кулаками, и тот каштан, который себе лицо подпалил. Это ведь материальное воплощение псионики!
А Соболева? Моё бедро теперь совершенно целёхонькое, а она уплыла себе бодрой походкой, не свалилась без сил, как ребята в нашем корпусе. А ведь они не кости сращивали — максимум с мягкими тканями работали, и не за две минуты…
Люди вокруг меня владеют псионикой, которую называют магией, на невероятном уровне.
Жжёный псарь!
Это ведь значит, если те неведомые оракулы ищут Иных, то они на них специализируются. И против таких, как я, у них тоже есть приёмы, после которых они бодрой походкой отправятся с докладом к своему командованию.
— Иван Петрович… — слегка сиплым голосом произнёс я.
Василий во мне уже догадался, что я собирался произнести, и каждое слово давалось с напряжением.
— Да? — равнодушно спросил магистр, не отрывающий взгляда от двери.
— Гром… то есть, Фёдор Громов не ломал мне бедро.
Челюсть у здоровяка рядом чуть не отвалилась. Кажется, он чудом не сломал себе шею, когда повернулся ко мне.
— Э, чуш… то есть, Васёк, ты это…
— Как же так получается, Василий? — спросил магистр, но в его голосе проскользнуло явное облегчение.
— А я… тренировался в туалете, и это… сломал себе бедро… сам, — я говорил, пытаясь на ходу придумать хоть что-то.
В любую минуту могла прибыть эта когорта оракулов. Оставалась надежда на этого нерасторопного начальника караула.
— Что же это за тренировка такая? — прищурившись, спросил магистр.
— Иван Петрович, я пытался… пробовал… кхм… я хотел пробудиться! — вырвалось у меня от радости.
Что у них тут подразумевалось под этим самым «пробудиться», я не знал, но старался импровизировать.
Магистр переглянулся с Фёдором. Гром заметно расслабился, уже не был бледным, как моль, но даже он удивился моей версии.
— Пробудиться? — магистр слегка тряхнул головой, словно не доверял ушам, — Сломав себе… бедро?
— Ну да. Надеялся, что острая боль поможет мне… кхм… пробудиться, — я боялся произнести лишние слова, которые выдали бы меня, как Иного, поэтому и повторялся, как болванчик.
— Ну, господин Ветров, знаешь ли… — Иван Петрович поморщился, откинулся на спинку кресла, — А голову чего себе не проломил?
— Я… — вырвалось у меня, но магистр поднял палец, заставляя меня замолчать.
Он посмотрел уже на Фёдора:
— Это правда?
Тот, не веря своему счастью, только медленно кивнул.
— А зачем ты, Фёдор, тогда разнёс туалет?
Гром вздохнул: