Земля матерей

– Возможно, уже поздно извиняться. Вот я с нетерпением жду мальчика, и что я вижу? Никакого мальчика нет. По крайней мере здесь. Твоя сестра сбежала с ним, а доказательства, то, что она с тобой сделала, никак не указывают на то, что ты держишь ситуацию в руках. Привести свидетеля ко мне в дом? Ты считаешь меня полной дурой? Ты думаешь, раз Тьерри здесь нет, – я мягкотелая, мною можно помыкать как вздумается? Ты знаешь, что женщинам приходится работать усерднее, чтобы проявить себя. И сейчас, в этом мире, каким он стал, они должны работать еще усерднее.

– Я его найду. Я приведу его! – Пустые слова. «Скажи хоть что-нибудь, все равно что, – думает Билли. – Заключи сделку. Чтобы тебе не выстрелили в лицо, как ежику Нелли». Хватит с нее травм головы. – Я единственная, кто сможет их вернуть.

– У нас есть «маячок», – пожимает плечами Рико. – Как ты сама верно заметила. И даже если сейчас они не в зоне покрытия спутниками, то скоро снова в ней появятся.

– Нет. Вы не понимаете. Я единственная! – Скажи это так, чтобы тебе поверили, или ты труп, сучка. Голова, полная картофельного пюре с кровью под дождем. – У нее мания преследования. У Коул. Это моя сестра. – Воля к жизни. Убедительность страха. – У нее кончились лекарства. Она страдает маниакальной депрессией.

Ложь всегда давалась ей легко. С тех пор как она еще совсем маленькой поняла, что можно преобразовывать действительность словами, по крайней мере в такой степени, чтобы у окружающих возникали сомнения.

– Вот почему она на меня напала. Она опасна. Она может причинить ребенку вред. А это ведь никому не нужно. Правильно? Я единственная, кто ее знает. Коул избавится от машины, как только сможет. Рванет в Мексику. Или в Канаду. Я ее знаю. И Майлса. Он мне доверяет. Если вы хотите его получить, я вам нужна. – Билли повторяет это еще раз: – Я вам нужна!

– Ну, Рико, что ты думаешь?

– Если кто-то облажался, он должен сам убирать за собой.

– Под присмотром. Ты отправишься вместе с ней. Ты и Зара. Нет, Билли, дорогая, не возражай. Одной тебе это определенно не по силам. Ты это уже доказала.

– Наведи порядок у третьей дорожки, – говорит Рико с равнодушной улыбкой королевы красоты, демонстрируя белоснежные виниры и розовые десны.

Год назад

12. Майлс: Мальчики – подопытные крысы

Когда Майлс был маленьким, он думал, как же круто жить в замке, на подводной лодке, в космическом корабле. Было бы так классно жить на военной базе, среди танков и всего остального! Однако после нескольких месяцев на объединенной базе Льюис-Маккорд он уже знает, что блеск необычных новых ощущений стирается очень быстро.

Все военные на базе – женщины, в чем нет ничего удивительного, и почти все дети младше Майлса, за исключением Джонаса; ни одного танка он до сих пор не видел, не говоря уж о том, чтобы в нем прокатиться. Он даже не насладился перелетом на вертолете из аэропорта, поскольку отключился от таблеток, которые ему дали от живота. И еще карантин и бесконечные анализы. Так что база ему уже порядком надоела, а сейчас им придется иметь дело с новобранцем, охраняющим кафетерий для мальчиков.

Сразу чувствуется, что она новенькая, поскольку она не может сохранить лицо серьезным и смотреть вперед. Она то и дело искоса поглядывает на них, ее словно магнитом притягивает к тому месту, где стоят, точнее, сидят Майлс и Джонас, последние оставшиеся мальчики, потому что всех малышей уже забрали на физзарядку. Сегодня их с Джонасом уже навещали родственники, потому что вечером им предстоит операция. По этой же причине их угостили вафлями, искусственной ветчиной и свежими фруктами, специально доставленными на базу, потому что какая бы это была трагедия, если бы они, выжив при ЧВК, затем умерли бы от какой-нибудь глупости вроде цинги или зараженного мяса. Все стараются представить это как праздник, но карантин надоел.

– Ненавижу, когда они так делают, – говорит Джонас. Он на год старше Майлса, ему двенадцать, но он на целую голову выше ростом, а также шире в плечах, со светло-соломенными волосами и первым редким пушком усиков на верхней губе.

– Как будто мы обитатели зоопарка, – соглашается с ним Майлс, насаживая клубничину, которую гонял по всей тарелке, на вилку из бальзы. Вилка треснет, если на нее надавить посильнее. Считается опасным давать им металлические столовые приборы, хотя Джонас уверяет, что заточку можно сделать из всего чего угодно. Джонас говорит, что его отец служил в морской пехоте, и он знает тысячу способов убить человека. За те полгода, что они заперты здесь вместе, Джонас много чего говорил о своем отце. Но его отца нет в живых, и Майлс, в общем-то, его понимает. Иногда рассказы – это единственное, за что можно держаться.

В группе тех, кому еще нет тринадцати, их восемь человек. Те, кому тринадцать и старше, отправляются в общежитие для подростков, и еще есть отделение взрослых мужчин, однако они их никогда не видят, кроме Шена, поскольку его отец до сих пор жив, и его доставили сюда на базу, потому что это крайне редко, чтобы выживали и отец, и сын, так как генетическая устойчивость передается по материнской линии, и все врачи этим возбуждены, однако Шену позволяют видеться с отцом только в часы посещений, как и всем остальным.

– Эй! – Джонас бросает ягоду голубики в солдата, которая не может отвернуться. – Где твои манеры? Разве мама не учила тебя не таращиться? – Не долетев, ягода с мягким шлепком падает на плиты перед новобранцем. Та притворяется, будто ничего не заметила, будто она всегда стояла по стойке «смирно», заложив руки за спину, с пистолетом в кобуре на бедре. От мальчиков не укрывается, как девушка вздрагивает.

– Наверное, не надо так делать, – говорит Майлс. Пусть они лучшие друзья, но временами Джонас ему совсем не нравится.

– Неужели? – Джонас запускает еще одну ягоду по ленивой дуге, и она, отскочив от сиденья одного из ярких яйцеподобных стульев, катится по полу. На этот раз солдат никак не реагирует на случившееся. – Вот видишь? – ухмыляется мальчишка. – Никто нам ни хрена не сделает, сынок. Мы золотые мальчики, твою мать, и можем делать все, что нам захочется. – Он отодвигает стул, оставляя фрукты недоеденными. – Пошли, мне здесь надоело.

– Все равно это грубо, – смущенно бормочет Майлс. Но и у него в груди шевелится тревога. Это явно что-то означает, солдат и голубика. Он собирает эти знаки, как совсем маленьким собирал улиток, приносил их домой и выпускал на пол, водя пальцем по оставляемым ими следам скользкой слизи. Солдат не моргает, когда они проходят мимо нее. Майлсу приходится сделать над собой усилие, чтобы не нагнуться и не подобрать у нее из-под ног лопнувшую ягоду, словно в ней таятся какие-то секреты, подобные языку следов улиток.

Еще один знак. Жизнерадостность мамы, когда она заходит в комнату для свиданий, где Майлс сидит за столом и рисует в альбоме, под бдительным присмотром другой женщины-солдата (и это не считая той, которая затаилась за однонаправленным зеркалом). Охранницы меняются ежедневно, они разные в разных помещениях, потому что «они здесь не для того, чтобы становиться вашими друзьями», как говорит Мел, психолог-игровед. «Они здесь, чтобы выполнять трудную и очень важную работу, которая заключается в том, чтобы обеспечивать безопасность вас и ваших родных, чтобы не позволять им разговаривать, играть и шутить с вами, и я знаю, что понять это нелегко, но вы не постараетесь ради меня? Если вы будете храбрыми, вы им поможете!»

Майлс видит Мел или Рут, другую психолога-игроведа, каждый день на групповых занятиях в младшем отделении, что его раздражает, потому что малыши постоянно хнычут, и еще три раза в неделю наедине, когда она разрешает ему злиться, огорчаться, испытывать страх или отчаяние и задавать вопросы. Как будто он уже не знает все это! Мел также поощряет его говорить об этом, и не хочет ли он рассказать ей, как себя чувствует? Нет, не хочет. Спасибо, переходим к следующему вопросу.