Страница 11 из 23
И вот все сорвано. Потому что ее долбаная родная сестрица попыталась ее убить.
Прочь слезы. Дорога впереди расплывается. Нужно было подать заявление. Попытка убийства. Как там это называется? По аналогии с братоубийством – сестроубийство.
Нужно это исправить. Что, если миссис Амато решит умыть руки и завязать со всем? Как леди Макбет. Прочь, проклятое пятно![11] Семя вместо крови.
Золотой шанс для Билли. Для всех них. Нужно хватать возможность за яйца. Иногда в буквальном смысле. В этом была вся прелесть, не так ли? Не просить Майлса делать что-то такое, чего он сам не делал бы.
Она к нему не прикасалась. Ни за что бы не сделала это. Боже упаси. Никогда. Но он мог, сам. Запросто. Занимайся этим с закрытыми глазами. Что тут такого?
Естественное выделение. Все равно что сделать надрез на коре клена и подставить банку для сбора сиропа. Окно открыто сейчас, пока еще не нашли лекарство или вакцину, что будет означать декриминализацию процесса воспроизводства, запасы спермы можно будет выбросить на помойку, а камеры для хранения зародышей будут никому не нужны. И тогда несколько банок мальчишеских соков больше не будут стоить многие миллионы.
Белое золото. Билли полагала, что ее сестра полностью поддерживает права женщин контролировать свое собственное тело. Разве это не включает в себя возможность забеременеть? Кому-то хорошо, тем, у кого дети остались в живых, но не всем повезло так, как Коул. Эгоистка. Долбаная стервозная эгоистка!
Кажется, небо потемнело? Сколько времени она уже за рулем? Дорога заикается. Это игра света. Определенно, она уже проезжала мимо этих трупов. Трупов деревьев, от которых остались одни скелеты. Рядом с ней призрак. Все в порядке. Все в полном порядке. Только не нужно прикасаться к затылку.
Можно выполнять для миссис Амато и другую работу. Более или менее противозаконную, все, что она захочет. Но это, черт возьми, была ее идея. Ее задумка. Ее риск.
Но Билли хочет получить все, что ей обещали, все, чего ее лишила сестра: свободу, собственное агентство и катализатор, который сделает все это возможным, – счет в банке…
Два с половиной года назад
7. Коул: День, когда умер Девон
Все вещи собраны, можно ехать. Горе подобно еще одному чемодану, по собственной прихоти меняющему свой вес от совсем небольшого до вселенской тяжести. Коул выходит из спальни с вещами и застает Майлса сидящим по-турецки на ковре рядом с серебристым мешком для транспортировки трупов, с наполовину расстегнутой молнией, зияющим подобно куколке бабочки. Он держит руку отца и, не глядя на его лицо, читает вслух разложенный на коленях комикс.
– И затем Нимона говорит: «Со мной шутки плохи!» – Майлс переводит палец к следующей картинке, по привычке, потому что его отец в ближайшее время разглядывать комиксы не будет. Точнее, не будет их разглядывать больше никогда.
Коул прилепила на окно извещающий о смерти плакат двадцать четыре часа назад. Большая черная с желтым наклейка со светоотражающими полосами. «Здесь зараза. Приезжайте забрать тело». Нет, с тех пор прошло уже больше времени. Тридцать два часа назад. Слишком долго, чтобы оставаться здесь с мертвым телом. Вообще оставаться здесь, в десяти тысячах миль от дома.
Коул бессильно опускается на пол к своим мужчинам, живому и мертвому. Лишенное жизни лицо Девона пустое и незнакомое. Распечатанная на 3D-принтере кукла, неудачно изображающая ее мужа. Они так долго жили с предчувствием этого, приглашая это к себе, упоминая в каждом разговоре, даже шутя на этот счет, что реальность смерти, нечестивый, серьезно настроенный припозднившийся гость, оказалась страшным ударом. «О, значит, вот оно? Вот оно?» – думает Коул. Умирать трудно. Жить трудно. Смерть? Преувеличение. Вот был человек, и теперь его нет. Коул понимает, что это самозащита. Она просто очень устала. Устала и оцепенела, горе переплетается с яростью. Худшая возможная дружба.
Коул протягивает руку и прикасается к лицу того, что прежде было ее мужем. Острая боль в глазах, в уголках губ разгладилась. Ее ладонь скользит по мягкой щетине его не успевших отрасти волос. Она брила ему голову по понедельникам утром. Рутина, придававшая хоть какое-то подобие нормальности, позволяющая следить за ходом дней, а тем временем рак вгрызался ему в кости, заставляя его кричать от боли. Больше она не будет брить ему голову, не будет споласкивать бритву, оставляя в раковине водоворот мелких волосков, похожих на железные опилки.
Они с Майлсом подготовили тело согласно иллюстрированным наставлениям, лежащим в «Наборе милосердия» Федерального агентства по чрезвычайным ситуациям, который принесли вместе с пайком, аптечкой первой помощи и фильтром для воды. Коул прикрепила к мешку для трупов белую идентификационную бирку, записала на ней имя Девона, номер карточки социального страхования, время, дату, место смерти и вероисповедание, если это требовалось для краткой церемонии похорон. В брошюре не описывалось, что будет дальше, но они видели кадры с новыми крематориями и контейнерами-рефрижераторами, доверху заполненными мешками с трупами. В первый раз это произвело шок. Но как еще поступить с миллиардом трупов? Это число по-прежнему казалось чем-то немыслимым. Невероятным. И это не считая смертей, вызванных «другими связанными причинами». Леденящая душу формулировка.
Коул добавила личные штрихи, в противовес равнодушной бюрократии, чтобы можно было проститься должным образом. Они вымыли Девону лицо и руки и накрыли его теплым свитером (идея Майлса: «чтобы папа не замерз»). Они сложили оригами вещей, которые могли понадобиться ему в загробной жизни, и обложили ими тело (ее идея), и устроили бдение при свечах, рассказывая самые любимые, самые смешные, самые глупые истории из его жизни, пока Майлс не застыл и не затих, и только тогда Коул осознала, что вся эта суета не зачеркнет горестную правду. Человек умер.
Сын протягивает ей книжку комиксов, словно подношение.
– А ты не хочешь почитать?
Она сжимает ему руку, своему сыну, живому и теплому, даже несмотря на темные мешки под глазами и скорбь, стервятником придавившую плечи.
– Давно ты уже сидишь здесь?
– Не знаю, – пожимает плечами Майлс. – Я не хотел, чтобы папе было одиноко.
– Ты уже дочитал до конца всю книгу?
– Кое-что я пропустил. Я хотел дойти до конца до того как…
– Да. – Она поднимается на ноги. – Нет ничего хуже истории без конца. Точно, полагаю, нам нужно поесть. Последняя трапеза перед тем, как мы уйдем отсюда. Скоро сюда должны приехать люди из ФАЧС.
Она не будет скучать по этому безликому неказистому дому в пригороде, предназначенному для тех, кто приезжал сюда ненадолго работать по контракту.
– Блинчики? – с надеждой спрашивает Майлс.
– Хотелось бы, тигренок. Калифорнийский паек, то же самое, что и вчера.
– И позавчера.
– И позапозавчера. Наверное, можно было бы как-нибудь разнообразить.
Как будто им могли позволить вернуться домой. Столько сообщений по электронной почте и телефонных звонков в консульство Южной Африки, из библиотеки Монклэр, где кое-как организовали работающий интернет и телефонную связь. Мы здесь чужие. Когда ей удавалось дозвониться, включался автоответчик: «глобальный кризис бла-бла-бла, множество граждан застряли в других странах, мы работаем над тем, чтобы помочь всем, в настоящее время нет возможности отвечать на все звонки. Пожалуйста, заполните как можно подробнее прилагаемую анкету относительно ваших нынешних обстоятельств, и мы свяжемся с вами, как только сможем». Сбросить, повторить. Сейчас весь мир связан по рукам и ногам. Это массовое умирание – ад для чиновников.
Она не выходила из дома с тех пор, как Девону стало плохо. Уже несколько недель не ходила в библиотеку, не знала, кто из соседей еще остался, если остался вообще хоть кто-нибудь. В и без того изолированном районе общие собрания как-то заглохли, те, кто смог, бежали, кто остался – сомкнули ряды, ухаживая за умирающими и мертвыми. До тех пор, пока доставляли продовольственные пайки…
11
У. Шекспир. Макбет. 5-й акт, 1-я сцена.