Страница 77 из 97
И все это ни в коей мере не касалось знати. Вот дворянам категорически запрещалось оставаться на местах. Или православие и выбирай другой регион проживания, и если убедишь меня в своей полезности, то и с неплохим наделом, или же берем носильные вещи и, так уж и быть, фамильные побрякушки, и специально выделенный генерал-губернатором конвой тебя с семьей проводит до границы. А вот до границы с кем, это тебе решать. Хотя сейчас в Европе почти везде небезопасно. Беззастенчиво пользуясь опытом тех же англо-саксов, я был просто мега заботливым соседом и помогал всем, чем только можно, при этом помогая абсолютно всем и даже «безвозмездно, то есть даром», не заключая никаких при этом союзов. Ну а почему не помочь той же Валахии и Молдавии, если они так просят? Тем более, радость у меня, я отцом скоро стану!
Министры начали собирать бумаги в свои папки, теперь не только у Ушакова папки представляли собой настоящие произведения искусств. Это стало своего рода фетишем, и каждый изгалялся, как только мог, дабы внести в свою папку какую-нибудь изюминку. Вот, например, князь Черкасский приказал кузнецу сделать диковинную застежку, чтобы ни у кого такой не было. Тот долго чесал репу и, после долгих раздумий, взял и изобрел поворотный замок. Его метод тотчас «ушел» на сторону, потому что об авторском праве никто даже не заикался, и уже вовсю применялись к сумкам, которые я велел шить из кожи для гонцов. Так скоро и до портфельных замков дойдет, тем более, что попытки сделать нечто подобное уже имелись.
Негромко переговариваясь, первые люди империи потянулись на выход из кабинета. Я все еще не оставлял надежды, что к рождению ребенка нам удастся перебраться в Кремль, но пока работы там были в полном разгаре, и императорская семья продолжала жить в Лефортовом дворце. Хотя здание кабинета министров было уже готово, и скоро я намеривался провести там первое совещание, но пока традиционно каждое утро эти чрезвычайно занятые люди направлялись сюда, чтобы обсудить спорные моменты и произвести доклады по своим министерствам.
Ушаков хоть и поднялся вместе со всеми, но к выходу не пошел, а, потоптавшись на месте, подошел ко мне, дождавшись, когда за шедшим последним и вздыхающим Волконским закроется дверь.
— Ты хочешь мне что-то сказать, Андрей Иванович? — спросил я, примерно догадываясь, о чем он хотел поговорить.
— Хочу, государь, Петр Алексеевич, — он бросил папку на стол и, не дожидаясь разрешения, сел, хмуро глядя на меня при этом. — Спросить хочу, как долго ты еще намерен Митьку Кузина, да остолопа энтого Мишку Волконского в казематах держать? Вон князь Волконский почитай уже не знает, что и делать ему, весь с лица спал. И мне без Митьки никак не справиться, да и тебе, посмотрю, — и он весьма красноречиво поглядел на мой стол, где с самого раннего утра стоял выцеженный кофейник да чашка грязная.
М-да, при Митьке такого не наблюдалось. Голицкий хоть и хваткий парень, но не успевает и за мной, и за Филиппой поспевать. Репнин занят просто до самого не могу, зарывшись в бумаги готовит те приказы, кои мы с министрами здесь совместно принимаем, да так, что уже сейчас понятно — вот она основа будущего Российского законодательства. Создание этого свода законов и есть моя цель, вот к чему я пытаюсь подойти. Все чисто технические моменты, именуемые прогрессом — они и так состоятся, одни раньше, другие чуть позже, но от них никуда не уйдешь. Одно то, что мне все еще удается удерживать всю эту разношерстную ученую братию является большим моим достижением. А ведь в другое время все они уже давно переругались друг с другом и разъехались по миру, но сейчас, кроме университета, у них есть одно цементирующее звено — я. Я, который подвергает сомнению любое их начинание, и для того же Эйлера считается едва ли не долгом чести доказать мне, что я не прав и вообще очень заблуждаюсь в своих суждениях о их работе. Я снова посмотрел на чашку, чертов Воронцов, похоже, выздоравливать не собирается, но болен он серьезно, я, хоть и не врач, видел это отчетливо, когда он совершенно бледно-зеленый пытался прорваться ко мне, дабы встать на защиту Кузина, который, как известно его патроном по Ложе является. Не пустили его конечно ко мне, ну а вдруг заразу какую принесет, но издали я все же его наблюдал. Чашка стояла на столе немым укором, приковывая взгляд. Ушаков ждал терпеливо, что я ему отвечу, но я молчал, потому что и сам не понимал, почему эти придурки до сих пор на нарах сидят, аккурат дверь в дверь, и поговорить могут, и поругаться, когда не видит их никто. Ведь, по сути, вина их так себе была, за это вроде бы никогда и никого за жабры не брали, ну подрались, ну так кровь молодая, да горячая, ан нет, не поднималась у меня рука — вот просто так взять и отпустить, хоть и нелегко мне без Митьки приходилось, что уж там говорить.
— И что ты предлагаешь мне сделать, Андрей Иванович? — наконец задал я ему вопрос, обходя стол и садясь прямо перед этой злосчастной чашкой с уже засохшей кофейной гущей на дне. — Наказать-то требуется, чтобы и другим неповадно было, и чтобы все видели, для закона в моем лице нет любимчиков.
— Парк у тебя слишком запущен, государь, Петр Алексеевич, — задумчиво проговорил Ушаков, вставая из-за стола и подходя к столу. — На днях вот слыхивал, как Шетарди говорит, мол, парк едва ли не позорит императора, своей неухоженностью. Толи дело в Версале, вот там среди фонтанов и цветников душа радуется и поет, словно ее ангелы убаюкивают.
— А Шетарди, оказывается, романтик, вот уж неожиданность знатная, — я хмыкнул. — Но прав, шельмец, парком давно как следует никто не занимался, я даже намедни едва в яблоко лошадиное не наступил, прогуливаясь по дорожке. Значит, предлагаешь их определить на работы? В качестве достойного наказания?